Геворг Марзпетуни

Князь стал рассказывать все по порядку: о своих воззваниях к князьям, о том, как царь собрал войско; поведал историю неудачного похода, скрыв, конечно, все то, что могло доставить ей огорчение как царице и жене.

Когда он кончил, Саакануйш с облегчением вздохнула:

— Значит, кровь не пролилась, и все же царь с позором бежал. Слава всемогущему богу! Он судит справедливо! — И на лице ее появилась горькая улыбка.

— Преславная царица, ты меня удивляешь. Неужели поражение государя доставило тебе радость? — спросил Марзпетуни, смущенный словами царицы.

— Да, князь.

— Но бесчестье этого поражения падает на царский престол и…

— И на меня? Ты это хотел сказать?

— Да, преславная царица.

— Царица не стремится больше ни к славе, ни к душевному покою… Прошли те времена, когда венцом моих желаний являлись победы Ашота, когда моя душа парила над его знаменами… Да, мне казалось, что мое счастье в его славе, но я была молода и неопытна. Теперь эта слава мне ненавистна, потому что она лишила меня счастья.

— Какое же горе постигло мою царицу? — спросил недоуменно князь.

— Нет, я очень счастлива. Это известно тебе, известно княгине Марзпетуни, известно всем моим приближенным, моим прислужницам… Вы все знаете, но старались, чтобы я не узнала. Не так ли, князь? — спросила Саакануйш с насмешливой улыбкой.

— Я не понимаю, царица, о чем ты ведешь речь.

Саакануйш посмотрела на него и после минутного молчания сказала спокойным голосом:

— Поздно, князь. Не заботься больше о покое моего сердца. Я могла бы перенести свое горе, если бы оно не было известно никому. Но мир раньше меня узнал о нем, скрывать больше нет нужды. Не удивляйся, что привезенное тобой известие обрадовало меня. Эта радость была последним лучом угасающей надежды.

— Надежды? Какие же могут быть у тебя надежды на наши неудачи, преславная царица? — с любопытством спросил князь.

— До сих пор в моем супруге я видела царя, радовалась его победам, гордилась его славой. Я думала, что в этом мое счастье. А теперь… Теперь я вижу, что была обманута, что шум побед, блеск лавров, пышность трона, роскошь царского дворца осушили родник моего счастья. Из-за всего этого я потеряла мужа — единственного во всем мире любимого человека, моего Ашота. Ныне же, когда счастье отвернулось от него, когда бог его карает, я радуюсь, так как надеюсь в побежденном царе, в опозоренном наследнике престола найти наконец своего утерянного супруга, пробудить в нем совесть, оживить его умершее чувство…

— Никогда, преславная царица, никогда я даже не мог подумать, что в дни нашего всеобщего несчастья ты вспомнишь о своем личном горе, — заметил Марзпетуни, желая прервать грустный рассказ царицы.

— Не удивляйся, дорогой князь, что в эти минуты я, забыв обо всем, оплакиваю только свое горе. Не удивляйся, что меня не ужасает поражение царя и опасность, угрожающая родине, что бедствия народа не волнуют моего сердца… В этом нет ничего неестественного. Сердце мое принадлежало Ашоту Железному. Он разбил его, я стала бесчувственной, в моей груди вместо сердца — камень. Я любила свой народ, любила свою родину горячей, беззаветной любовью. Я готова была пожертвовать ради нее всем, что имела, даже своей жизнью. Но тогда со мною был Ашот. Он воспламенял мою любовь к родине, он олицетворял мои лучшие мечты. Теперь Ашот умер для меня, и вместе с ним погибло все… О, не обвиняйте меня, несчастную, пощадите!.. Ничего, ничего не требуйте от жалкой, покинутой, униженной женщины…

Царица разрыдалась.

Князь с грустью молча смотрел на нее. Он чувствовал всю тяжесть ее душевных мук, но ничем не мог помочь горю.

После долгого молчания он вспомнил наконец, что сепух Ваграм ждет его и что им надо посоветоваться с царицей о серьезных делах. Поэтому он подошел ближе и заговорил глубоко искренним голосом:

— Твои печали, преславная царица, давно мне известны, но я не дерзал о них с тобою говорить, тем более что словами не мог тебе помочь. Если я был не прав, прикажи наказать меня, а если нет, выслушай своего слугу.

— Что ты хочешь сказать? — посмотрев на него сквозь слезы, спросила Саакануйш.

— Не надо печалиться и грустить, преславная царица. Тот, кто стойко переносит горе, тот побеждает судьбу. Прошлого не вернуть, это тебе известно. Теперь надо подумать о будущем…

— Как? Ты думаешь, что сможешь вернуть государя в лоно семьи? — прервала его вдруг Саакануйш.

— Да.

— Как ты это сделаешь? Ведь он меня не любит…

Князь замолчал и с недоумением посмотрел на царицу.

— Быть может, ты что-то знаешь? Может, он тебе признался и каялся… Говори, князь, ничего не скрывай от меня.

— Мы не поняли друг друга, преславная царица.

— Как, разве ты говоришь не о царе?

— О нем. Я сказал, что надо подумать о будущем. Ты прервала меня. Я хотел сказать, что у нас много забот…

— Ты говорил, что можешь вернуть государя в лоно семьи…

— Да, царица, но ведь бог расширил пределы его дома. Его семья — весь армянский народ. Государь должен вернуться в лоно своего народа.

Царица беспокойным движением выпрямилась и недовольно спросила:

— Разве царь не в лоне своей семьи?

— Нет.