Геворг Марзпетуни

— Божественный владыка! — воскликнул он. — Этот монах известен своей скромностью и добродетелью, но искуситель, видно, совратил его. Прикажи сейчас же лишить его сана и изгнать из-под крова, который он оскорбил своею дерзостью.

— Нет, дорогой брат, — ответил католикос. — Этот монах не сказал ничего нескромного. Он повторил правдивые слова Евангелия. Он напомнил мне о моем долге, доведя до меня завет божественного и бесстрашного пастыря… Предводителей грешного Израиля бог звал на путь истины устами пророков. Может быть, он пожелал воскресить пророка и среди нас. Не будем осуждать человека, который имел смелость огласить истину.

Инок Мовсес продолжал стоять молча и недвижимо перед аналоем. Лицо его дышало миром и спокойствием. Все духовенство, поднявшись на ноги, смотрело на него, но молодого монаха это не смущало. Он знал, зачем он прочел Евангелие Иоанна, и был уверен, что выполнил свой долг. А что ожидало его в дальнейшем, ему было безразлично.

Но игумена не успокоили слова католикоса (он боялся, что католикос припишет этот случай его коварству), и он громко спросил монаха:

— Брат мой, кто вразумил тебя прочесть эти слова из Евангелия?

— Тот, кто невидимый восседает среди нас, кто руководит нашими сердцами и душами, — ответил монах спокойно.

— Несомненно, это его веление, — прибавил епископ Саак. — Если верно, что без его воли и лист на дереве не шелохнется, то говоривший на этом священном собрании также вдохновлен им. Бог хочет, чтобы его святейшество оставался со своей братией и разделял с ней печали и радости. Кто может противиться его воле?

— Я не противлюсь, — сказал католикос. — Я действительно хотел незаметно для врага уехать ночью, но благодаря этой вечере мой отъезд отменяется. Я остаюсь. Святыни, которые я хотел спасти от надругательства и расхищения, сами защитят себя. Если богу будет угоден мой отъезд, он ниспошлет для меня мрак и среди бела дня.

Сказав это, католикос удалился в свою опочивальню. А епископ Саак отправил нового гонца в Гарни сообщить начальнику крепости, чтобы католикоса не ждали.

На следующий день рано утром патриарх позвал к себе старейших из братии, чтобы посоветоваться о спасении монастырских и патриарших сокровищ. Решено было прежде всего все ценности — церковную утварь и реликвии, в особенности священные книги и древние рукописи — спрятать в далеких, темных пещерах. Затем отслужить молебен и весь остаток дня провести в бдении и молитвах, чтобы бог пощадил беззащитное духовенство и не предал его в руки врага. И действительно, у монахов не было другой защиты, как упование на бога и возможность укрыться в пещерах. Царь был занят войной с восставшими князьями, остальные же князья укрепились со своими войсками в крепостях. Монастыри и духовенство оставались беззащитными. Убегающий от врага простой люд, не пользовавшийся защитой царских войск или какого-нибудь князя, укрывался в тех же монастырях и этим еще больше затруднял положение духовенства. Приходилось думать не только о защите этих людей, но и заботиться об их прокормлении, что часто было связано с очень большими трудностями.

Было погожее осеннее утро. По ясному небу скользил огненный диск солнца, казалось, более светлый и лучистый, чем в другие дни. Склоны и высоты гор Гех, на которых уже поблекли и пожелтели пастбища и рощи, пестрели яркими цветами. Скалы, утесы и башни Айриванка, сжимающие в своих каменных объятиях печальную обитель, освобождались постепенно от теней скалистой горы. Утренняя нежная прохлада со склонов Геха спускалась в ущелье Айриванка и вместе с волнами Азата смягчала зной, который был здесь уже чувствителен. На деревьях, растущих вокруг монастыря, и в прибрежных кустах слышалось щебетание птиц, сливавшееся с журчанием речки.

Но вот из высеченного в скале храма вышел хор певчих. За ним следовали псаломщики, диаконы, монахи и, наконец, преосвященные епископы, окружавшие его святейшество. Спиной к процессии выступали два диакона с серебряными кадилами, которыми они беспрестанно кадили пред католикосом. Начиная с иноков и кончая епископами, все были в черных мантиях, потому что златотканые ризы вместе с дорогой утварью были укрыты в пещерах. Лишь один католикос шествовал в белой ризе, что придавало особую величавость его осанке и благообразному лицу, украшенному пышной седой бородой.

Дойдя до середины двора, духовенство стало полукругом, чтобы приступить к молебну. Но не успели они кончить вступительную молитву и начать чтение священных книг, как на небе показалось чудесное знамение. Ясный небесный свод покрылся серо-зеленой тенью, замерцали звезды. В воздухе вдруг повеяло холодом, и загудел ветер. Птицы, до того звонко и весело щебетавшие, замолкли и испуганно стали метаться из стороны в сторону. Все стояли, объятые ужасом, а монах, читавший книгу, почувствовал, что у него помутилось в глазах.

Тогда католикос, воздев руки к небу, воскликнул:

— О грозный и всемогущий бог! Что за чудо являешь ты своим слабым созданиям?..