Герой вашего времени

Ну, а когда антисемит Петрович сцепился в присутствии домоуправа с озверевшим вервольфом Фишманом, крепко осерчавшим на кличку "кобель несытый", то с легкой руки разнимавшего антагонистов спартанца Мегаамнона и прилипло к Павлу Лаврентьевичу прозвище "мифург", обидное и малоприятное.

Если, конечно, справиться в энциклопедии, то это всего-то навсего творец мифической действительности, но произнесите это слово вслух, на языке покатайте, на себя примерьте - и вы поймете душевную дисгармонию Манюнчикова Павла Лаврентьевича, беспартийного, литератора, мифурга. Тьфу, пакость-то какая!..

А вреднее прочих зеленые были, с бластерами, из "Эпсилона Буридана". Лезут, подлецы, из всех тарелок, пищат возмущенно не по-нашему - однако же понятно для русского человека! - и требуют дописать к ним незамедлительно часть вторую, "Буриданов мосол", их способы размножения, в отличие от первой, не порочащую, а в случае отказа грозятся конфликт учинить, со стрельбой и порчей мебели. Хотя и сами бы рады по-хорошему, да не могут так они, альдебараны ушастые, устроены.

Пробовал Манюнчиков к реализму обратиться, стихи писал, про подвалы и овалы, втайне надеясь на появление в доме замены жены ушедшей - но тщетно. То ли рифмы подводили, то ли реализм проклятый нежизнеспособен оказался, но как была вокруг Павла Лаврентьевича, по образному выражению иностранца Фишмана, "ист дас дер пролочь своклятая", так и осталась.

И до того дело дошло, что в рецензии последней, среди прочих оскорбительных выпадов, и такой обнаружился: "...и к тому же непонятно, почему убитый в последней главе вампир женится в послесловии на не упоминавшейся ранее принцессе?!"

С тяжелым предчувствием перелистал Манюнчиков исчерканную рукопись и обнаружил эпилог новоявленный, корявым почерком Петровича дописанный, о принцессе через "ы" и с одним "с", зато с голубыми глазами.

Затрясся вурдалак проклятый, посинел в ответ на возмущение авторское справедливое, но пера не бросил, заявив о видении своем неординарном, и в пример Говарда с Гоголем привел, мол, не чета всяким...

А там, глядишь, и Властелин Черного Круга бьет стомордонту пятую, тридцать седьмую и девяносто первую морды за аббревиатуру ВЧК, ему не глянувшуюся, Лючия метафору на зубок коренной пробует, а шпана ее Героиныча оседлала и вписывает цельный эпизод похождений Василиска Прекрасного в любимую Манюнчикову повесть для детей "Конец Добрыни Никитича". А дурень многоголовый бензином подфыркивает, недоросткам вторя: "Тили-тили, трали-вали, сам сиди в своем подвале, тили-тили-тесто, там тебе и место!"

И конца края не предвиделось злоключениям Павла Лаврентьевича, потому как бросить писать он уже не мог, засосала стихия, да и на ранее прописанных оно все равно бы не повлияло - как вдруг... Ох уж это "вдруг"! Сколько раз швырял Манюнчиков его спасательный круг гибнущим героям, а тут и самому вцепиться довелось. После никак не мог вспомнить - то ли сначала пришел типовой договор на забытую новеллу "Волка ноги кормят" (с просьбой уточнить, чьи именно ноги), а уж после пропажа Фишмана обнаружилась, то ли сначала вовкулак смылся, а договор только вечером принесли...

Так или иначе, но повернулась к Павлу Лаврентьевичу фортуна местом надлежащим, и с каждой новой подписью под очередным договором пустела квартира малогабаритная.

Ушла, выписалась верная Лючия, стихли дразнилки детишек зубастых, хвосты чертячьи не мельтешат под столом, улетел змей неведомо куда, и космический разбойник Трофим улетел, и сенбернар Шарик скулит под дверью, не чуя привычных запахов серы, мяса и дешевого портвейна...

И плесневеет колбаса, которой добрый Фишман подкармливал местных хиппи, воя с ними на луну и защищая тихих лохматиков от хулиганья и милиции...

Последним ушел Петрович, покаявшийся перед уходом и удостоверение новенькое показавший, где синим по белому написано было: "Вампырь Е.П., генеральный директор издательской компании "Интеркол". Добился-таки своего Петрович, добился, хотя и осунулся, похудел, побледнел - много кровушки попили из него исполкомы, типографии, заводы бумажные, да и мало ли их, до нашего брата охочих!..

Как же много места жилого оказалось у Павла Лаврентьевича, и деньжата завелись, и автографы давать приходилось, а счастья не было. Пробовал Манюнчиков к реализму обратиться, стихи писал, но заклинило его... "В сыром прокуренном подвале, на строгом девичьем овале..."

И все. Не пошла лирика, отказал реализм, утихло в квартире. Хорошо стало, свободно, тихо. Как в могиле.

"Манят, засасывая в омут,

Зовя к счастливому концу..."

И тут решился Павел Лаврентьевич, и ручку покрепче ухватил.

"Зовя к счастливому концу

И кровь текла по боковому,

Еще молочному резцу!"

Дописал, адрес редакционный на конверте вывел и на почту бросился с улыбкой радостной на просиявшем лице. Авось, не примут...

СТРАШНЫЕ СНЫ ПАВЛА ЛАВРЕНТЬЕВИЧА

"Однажды философу Чжуанцзы приснилось,

что он - бабочка.

Проснувшись, философ долго не мог

сообразить, кто он: философ, которому

приснилось, что он - бабочка, или бабочка,

которой приснилось, что она - философ."

1