Герои пустынных горизонтов

Все его приближенные, и царедворцы и политики, сошлись на том, что раз на окраинные племена больше рассчитывать нечего, нужно поскорее определить тот последний шаг, который решит исход восстания. Но какой же это должен быть шаг, куда направить решительный удар? Опять возникал все тот же выбор: разгромить аэродром и тем обезоружить Азми в пустыне или быстрым маневром захватить нефтяные промыслы, чтобы англичане перестали вмешиваться в местные дела, перестали оказывать поддержку Азми и королю. А может быть, несмотря на критический час, несмотря на то, что все сложней и опасней становится положение в окраинном районе, можно все-таки оставаться на месте, ничего не решать, не искать никакого заключительного шага, который может привести к блистательной победе, а может кончиться трагическим, непоправимым поражением?

Гордон, обеспокоенный колебаниями Хамида, настаивал: ждать нечего, нужно взять аэродром и разделаться с Азми. Это совсем нетрудно, достаточно одного стремительного удара. Захват аэродрома — единственный выход, единственный верный путь к победе.

Хамид слушал молча, и выражение его смуглого худого лица становилось все более и более замкнутым. Он ничем не выдавал своих чувств, не обронил ни одного замечания, только время от времени вскидывал на Гордона быстрый взгляд. Так же сосредоточенно и с таким же непроницаемым лицом он выслушал своего брата Саада и вероучителя Асада. Оба они высказались за захват нефтяных промыслов.

В речах Саада звучало требовательное своеволие младшего брата — он был честолюбив и ненавидел все английское. Впрочем, в данном случае им руководили не столько ненависть и желание приблизить долгожданный конец восстания, сколько стремление овладеть ценной добычей. Этот чернобородый молодой человек, грубый и жадный до денег, сумел сразу увидеть все выгоды, которые эта добыча сулила в дальнейшем. Найдутся и в других странах охотники приобрести нефтяные промыслы, и притом такие, которые не постоят за ценой, — хотя бы американцы, в чьих банках сосредоточены сейчас несметные богатства.

Сеид, обросший седой щетиной старик, ненавидел все, что исходило из мира неверных, а пуще всего — христиан и машины. Он был приставлен к Хамиду его отцом в качестве наставника в истинной вере и ревнителя ее заветов, и он требовал, чтобы нефтепромыслы были уничтожены, а исчадие шайтана — машины — преданы огню за осквернение законов бога и пустыни.

Таким образом, из ближайшего окружения Хамида двое, его брат и сеид, с особенным, фанатическим упорством старались склонить его к решению о захвате нефтяных промыслов. Уже не первый раз цели их совпадали, хотя интересы были разные, и служитель аллаха в своей жажде влияния и власти больше надежд возлагал на Саада, чем на Хамида. Было совершенно неважно, что сеид хочет овладеть нефтяными промыслами, чтобы разрушить их во славу религиозной идеи, а Саад связывает с ними корыстные расчеты. Хамида не интересовало ни то, ни другое. Но приходилось идти на компромисс с этими двумя людьми; такова была цена мира и согласия, плата за то, чтобы избежать распри, опасной для дела, которому он был предан. Поэтому он не мог вступать с ними в спор, и влияние их было велико.

Гордон и того и другого презирал, но ради Хамида должен был внешне относиться к ним с уважением. В свою очередь он — англичанин, неверный, да к тому же близкий друг и советник Хамида — был для обоих фанатиков бельмом на глазу. Особенно теперь, когда он не щадил усилий, чтобы отговорить Хамида от нападения на нефтепромыслы.

Ускользнув от Саада и старика, Хамид сидел и смотрел, как его придворный брадобрей трудится над лицом Гордона. Он не сводил глаз со своего английского брата, размышляя о трудностях этой последней задачи, стоявшей перед ними обоими, — задачи, решение которой должно было завершить их сложный путь. Но внешне все это выразилось у него только в пожатии плеч, словно говорившем о покорности судьбе; и Гордон вдруг понял, что Хамид вообще не хочет никуда двигаться, не хочет действовать. Он угадал мысль Хамида: нельзя ли остаться на месте, не предпринимая ничего?

Но тут, словно желая опровергнуть эту догадку и показать, что какие-то намерения у него все же есть, Хамид завел речь о нефтепромыслах и под конец сказал хмуро и озабоченно:

— А не пора ли мне отказаться от твоей помощи, Гордон? Зачем взваливать на тебя бремя чужого горя, нашего горя? Ты и так уже много сделал для нас, брат. Ступай в глубь пустыни. Возьми с собой моих соколов, мое охотничье ружье. Ступай на вольные просторы, которые ты так любишь, и там дожидайся, когда я свершу это последнее дело и завоюю свободу племенам.

Гордон был удивлен и задет, но не в той мере, как он старался показать. Или — что точнее передает тонкости арабского этикета — не в той мере, как он старался не показать.