Герои пустынных горизонтов

Исполняя наказ Хамида, Гордон просто и ясно изложил ему дело. Он сказал старику, что Хамид и объединившиеся в восстании племена скоро всех до одного выгонят проклятых бахразцев из пустыни; так согласен ли Юнис помочь Хамиду захватить последний бахразский аэродром? Согласен ли он принять участие в этом заключительном акте восстания и тем самым освободить себя и свой народ от тридцатилетнего бахразского ига?

Юнис молчал и только ковырял в зубах, причмокивая языком и время от времени поглядывая на красное, разгоряченное лицо Гордона с таким видом, словно и этот человек и его речи были ему неприятны. Наконец он заговорил, все так же недружелюбно.

— Если тебе нужно пропитание для твоих людей, — сказал Юнис, — нам нечего тебе дать. Если тебе нужно, чтобы мы напали на бахразский аэродром, мы не можем этого сделать, потому что у нас нет оружия. Примкнем ли мы к восстанию и пойдем ли за Хамидом? Но это восстание ни к чему не приведет, как и все прежние, потому что люди Хамида будут уничтожены самолетами и бомбами. Отправлю ли я посланца к Хамиду? Нет! — выкрикнул он, словно его вдруг затошнило от страха. — Довольно и того, что Хамид постоянно шлет ко мне посланцев, которые тут сеют смуту. — Он в упор посмотрел на Гордона. — Где уж нам думать о восстании, когда у нас столько врагов кругом, — сказал он, точно обвиняя Гордона в том, что тот защищает всех этих врагов. — Если я пойду против Бахраза, на меня нападет Талиб со своей шайкой убийц, и едва ли мой народ обретет тогда свободу, о которой ты говоришь.

Гордон пожал плечами, выражая презрение храброго, но тут же постарался сыграть на страхе Юниса. — Талиб все равно на тебя нападет, как бы ты ни поступил, — сказал он.

— Ты хочешь вооружить Талиба? — сразу насторожился Юнис.

— Конечно.

Бедный Юнис выпрямился, и все его тучное тело затряслось. — Если ты вооружишь Талиба, он сейчас же обрушится на нас. Не против Бахраза обратит он твое оружие, а против нас!

— Очень может быть, — безжалостно подтвердил Гордон. — А у Бахраза не хватит сил, чтобы еще и тебя защищать, так что и в том и в другом случае тебе придется плохо. Но если ты дашь клятву помочь нам, мы дадим клятву помочь тебе.

— Клятву? Клятву? — Юнис с трудом выталкивал слова из своего распухшего горла. — Все вы рады задушить меня этими клятвами. Однажды я уже прозакладывал свою жизнь, и вот теперь вы снова явились терзать мою душу. — Из глаз его текли слезы, дряблые щеки тряслись; он хотел сказать еще что-то, но не мог и только открывал и закрывал рот. — Не терзайте мою душу! — выкрикнул он наконец, оглянувшись на старейшин племени.

— Душа твоя принадлежит Бахразу, — ничуть не тронутый, возразил Гордон.

Юнис тяжко вздохнул, пропустив оскорбление мимо ушей, и снова весь как-то уныло поник: его расслабленная воля не могла полностью подчинить себе обмякшее тело. — Ну пусть даже восстание победит, — пробурчал он. — Пусть бахразцы обратятся в бегство. Но кто все равно останется в пустыне? Англичане с их нефтепромыслами! Вот и ступай к Талибу, если тебе угодно. А я пойду к англичанам.

— Англичане тебя защищать не станут, — заметил ему Гордон.

На этот раз Юнис пожал плечами так выразительно, как это умеют делать только арабы, и Гордон понял, что «англичане» уже побывали у Юниса. — А какой тебе прок от англичан? — торопливо сказал он, умеряя свой напор. — Они не станут тебя защищать от Талиба или от Бахраза, можешь мне поверить.

— Мне нет дела ни до Талиба, ни до Бахраза, ни до Хамида.

— Но какой тебе прок от англичан?..

Юнис встретился с Гордоном глазами, и вдруг до его сознания дошло, что у этого человека английские черты лица и цвет кожи, что он — англичанин, а не араб. Юнис совсем было позабыл об этом, чем Гордон мог бы по праву гордиться, и сейчас его обращение сразу резко изменилось. Он смотрел и на Гордона и на Смита другим, более пристальным взглядом.

— Разве англичане поддерживают Хамида и его восстание? — спросил Юнис.

— Может быть.

— А что тебя заставляет служить Хамиду? — Юнис выпалил это без всякого перехода, глядя на Гордона уже не угрюмо, а только с любопытством.

Но Гордону стало ясно, что кто-то — англичане или бахразцы — опередил его, успев взяткой или угрозой принудить Юниса к покорности. Он не захотел больше терять время на споры и доказательства. Он встал и ограничился коротким ответом, в котором прозвучала и грусть и твердая решимость: — Не все ли равно, что меня заставляет служить Хамиду? Я служу ему! Я служу восстанию. А все остальное значения не имеет.

Он ушел от Юниса, однако не торопился уехать из Камра, хотя и знал, что здесь, на окраине пустыни, можно на каждом шагу ожидать предательства и что Юнис, так же как и Талиб, не задумался бы выдать его ближайшему жандармскому посту. Ему нужно было время, чтобы поразмыслить, и он провел ночь в загородке, пристроенной к одной крестьянской лачуге, глядел на звезды, рассчитывал, соображал, пока это ему не наскучило, и тогда, чтобы дать новое направление своим мыслям, он обратился к Смиту: