Герои пустынных горизонтов

— Именно все, Джек! Бери. Бери и не спорь. Я придерживал эти деньги, воображая, что они обеспечивают мне кое-какую свободу и позволяют сохранять независимость. Глупости! Пусть я снова буду гол как сокол. Мне вдруг сделались противны эти деньги. Если бы они не пригодились тебе, я, наверно, просто побросал бы их в огонь.

Гордон говорил о деньгах, но Джек чувствовал себя так, как будто весь этот гнев и омерзение относились к нему. Потом Гордон закрыл глаза и весь словно ушел в себя, сразу став для брата непроницаемым. Должно быть, в мыслях у него сейчас было совсем другое: далекий солнечный закат, бедуин, покачивающийся на верблюде, а может быть, штормовой ливень в Хэмпшире, что вдруг сорвется откуда-то с гор и, мгновенно отбушевав, иссякнет. Так рисовались Джеку мысли брата.

— Пожалуй, пора спать, — сказал Гордон. — Завтра с утра я тебе выпишу чек. — И ему самому показалось, будто эти слова облегчили его совесть.

— Да это не к спеху.

Гордон уронил книгу и не стал наклоняться, чтобы поднять ее. — Как ты смотришь на то, чтобы я занялся парламентской деятельностью? — спросил он, не отводя глаз от рассыпавшихся по полу страниц.

— Я был бы очень рад, Нед, — ответил Джек. Мысль его была ясна, но высказал он ее довольно нерешительно и как бы извиняющимся тоном.

— Кажется, все были бы рады, — сказал Гордон с угрюмой злостью и встал с дивана. — А я все-таки этого не сделаю! Не сделаю! — почти выкрикнул он. Потом добавил уже спокойно, но это спокойствие было еще страшнее, потому что в нем была издевка: — Может быть, вложив в твое предприятие деньги, я захочу стать полноправным компаньоном. — Он засмеялся сухим отрывистым смешком. — Вполне возможно. — И он вышел из комнаты, так и не сделав попытки хоть словом сокрушить этого нового врага, вставшего между ним и Джеком.

Гордон оставил себе двадцать фунтов, и теперь у него словно только это и осталось — на двадцать фунтов жизни и свободы. Когда он рассказал Тесс, что отдал Джеку деньги, она его назвала дураком.

— А почему? Без денег я внутренне чище.

Ее здравый смысл был беспощаднее, чем когда-либо. — За неделю или за месяц твои двадцать фунтов растают, и что тогда? Прощай свобода, прощай возможность досуга.

— А мне, может быть, этого и надо, — сказал он с усмешкой. — Может быть, это послужит для меня толчком к действию.

Разговор происходил в комнате Тесс. Гордон сидел в плетеном кресле, которое когда-то его отец привез из Бирмы; и не раз живое мальчишеское воображение рисовало ему веранду бирманского дома и отца, сонно поникшего в этом кресле, забыв о времени. То был не просто образ, навеянный романтическими мечтами юности. Он все это перечувствовал, он физически ощущал влажный зной, дыхание далеких старых аванпостов империи, томительную тягу отца к избывшему себя прошлому и его унылую уверенность, что никогда уже не вернуть тех долгих безмятежных дней в жарких, изрезанных складками гор, безропотно покорных странах. Даже смерть казалась Гордону лучше, чем эта безнадежная отцовская тоска по невозвратимой старине Востока.

— Разве деньги имеют значение для нас с тобой? — сказал он ей, не столько ради продолжения спора, сколько чтобы заглушить эти воспоминания об отце.

— Для нас с тобой имеет значение любой поступок — твой или мой. Что ты теперь думаешь делать?

Снова у него возникло ощущение странной напряженности, как будто она следит за ним и чего-то ждет от него. — Одно могу сказать: в парламентское болото я не полезу, — ответил он.

— Почему?

— Это моя семья мечтает о насиженном месте в парламенте; мне оно не нужно.

— А куда же денется твоя энергия? Твоя настойчивая потребность действовать? На что все это обратится, если ты откажешься от этой возможности?

— И ты туда же! — воскликнул он. — Хочешь, чтобы я ввязался в это дело ради его мнимой значительности, ради личных перспектив?

— Вовсе нет. Мне противна вся эта затея.

Он помедлил, словно чтобы острей ощутить горечь своих слов. — Может быть, я надеялся, что ты… что мне довольно будет тебя, Тесс.

Она пришивала длинную синюю тесьму к чему-то белому — очередное занятие, придуманное его матерью. Она даже не подняла глаз, только плотнее сжала губы.

— Вообще говоря, — продолжал он, — я бы мог вступить в дело Джека.

Она по-прежнему не смотрела на него.

— Слушай, Тесс! — сказал он с неожиданной силой. — Став компаньоном Джека, я получил бы соблазнительную возможность дурачить тех людей, которых презираю больше всего. Как приятно было бы войти в невежественный и растленный мир денег и расправляться с ним его же оружием. Разве это не достойное применение моей энергии?

Он смеялся над самим собой, но Тесс не приняла вызова, хоть по его глазам видно было, как ему хочется, чтобы она возражала, сказала бы ему что-нибудь обидное.

— Ладно! — заключил он. — Если так, пойду в парламент!

Она только презрительно тряхнула головой, но ничего не ответила; и он, расставшись с ней, отправился мыться, чиститься, приводить себя в порядок для давно задуманного семейного обеда с Фрименом и Грэйс.