Герои пустынных горизонтов

Но мягкие губы Джека сложились все же в слабую усмешку. — Бедная мамочка, — сказал он задумчиво. — Все мы одинаково жаждем воскресения из мертвых; но один напрасно ищет его среди машин, другая — в католичестве, а третий… — Он поглядел на Гордона ясным, вопрошающим взглядом.

Гордон пожал плечами. — Не знаю, Джек. Сейчас я возвращаюсь в Лондон. Не могу больше.

Но в Лондон он не вернулся. Он поехал к Тесс.

Решение пришло сразу. Он покинул дом, оставил Смита, который прочно застрял там (блаженствуя в атмосфере завода), вырвался из вязкой тины нерешенных человеческих проблем и умчался на своем мотоцикле, негодуя на расстояние, разделявшее их, и в то же время довольный этим, потому что быстрая езда притупляла его томленье. День тянулся без конца, ночь навалилась угрозой, но он крепко сидел в седле, точно врос в него содрогающимся от тряски телом; что-то в нем наконец победило. Задыхаясь, он затормозил у подъезда Тесс; здесь ждал его решающий выбор.

С трудом расправив онемевшие от усталости члены, он стоял под дождем и, закинув голову вверх, звал Тесс; но она не показывалась. Струйки воды стекали ему за воротник, ползли по спине; он насквозь промок, и все его тело было напряжено болью и ожиданием.

Он помчался к дому Кру и, преодолевая мучительное нежелание, постучался в дверь, чтобы спросить, не там ли Тесс. Дверь открыла Элинор Кру и сразу расхохоталась.

— Господи, ну и вид! У вас лицо перемазано, как у трубочиста. Что с вами?

— Где Тесс?

— Тесс? На каком-нибудь собрании, вероятно.

— А где? Где?

— Бог ее знает. Загляните в молитвенный дом на холме. Там сегодня собираются шоферы автобусов. А может быть, она пошла в кино…

Но Гордон уже умчался.

Дом на холме был освещен; он толкнул дверь и вошел. Но вместо невнятного гула мужских голосов его встретило пение. Десятка два женщин, окружив пастора, сидевшего за фисгармонией, пели что-то возвышенно-трогательное о Христе, о спасении души и воскресении из мертвых.

— Добро пожаловать! — крикнул ему пастор. — Пусть вас не смущает женское общество. Мы всем тут рады.

— А где же шоферы? — спросил Гордон, не трогаясь с места.

— Шоферы? — переспросил пастор. — Вероятно, при своих машинах.

Женщины захихикали, как по команде повернувшись к Гордону лицом.

Гордон сердито фыркнул сквозь стиснутые зубы. — Неужели ради вот этого Христос принял смерть на Голгофе?! — крикнул он, указывая на них жестом, полным оскорбительного пренебрежения, и его перепачканная физиономия исказилась от злости. Потом он повернулся и вышел, с силой захлопнув за собой дверь.

Он решил вернуться к Тесс и ждать ее там, но усталость давала себя знать, и ожидание превратилось в нестерпимую муку. Он чувствовал, что, если она не придет, — еще немного, и силы ему изменят. На миг у него вдруг мелькнула мысль, что все чудеса физической выносливости вовсе не означают торжества воли, а как раз наоборот. Намеренно изнуряя свое тело долгими и обременительными усилиями, он испытывал, в сущности говоря, физическое удовлетворение. Физические страдания глушат мысль и освобождают от необходимости думать. Вот сейчас его разум и выдержка не готовы ли спасовать перед голодом и болью?

Приход Тесс избавил его от дальнейших сомнений в своем стоицизме.

— Где ты была? — встретил он ее.

— Нед! Почему ты не предупредил меня, что приедешь? Я ходила в кино…

— Боже правый!

— Что случилось? На кого ты похож! Посмотри на себя, в зеркало.

— Тесс! Не надо о пустяках. Сегодня не надо. Я сюда примчался как сумасшедший. Мне надоели эти чувства на расстоянии. Давай решать что-нибудь — или так, или этак. Я хочу, чтоб мы пришли наконец к чему-то определенному.

Тесс сунула ему в руки полотенце. — На, оботри лицо, — сказала она. Ее явно смешила его пегая физиономия, вся в разводах и пятнах от дорожной грязи. — А теперь садись, я сейчас приготовлю чай.

— Чай!

Два взгляда скрестились — гневный и веселый, две натуры пришли в столкновение. И победа осталась за Тесс, потому что ее добродушная шутливость превозмогла напор его смятенных и мрачных чувств.

— Господи, Тесс! Имею же я право когда-нибудь рассердиться!

Она села поодаль от него. — А из-за чего ты сердишься?

— Из-за тебя!

— Да ну?

— Ты что, хочешь, чтобы я пустился перед тобой в любовную лирику?

— Если есть такая потребность — отчего же.

— Ладно! Сдаюсь! Кипяти чай. В угоду житейской прозе я готов даже съесть свиную отбивную. Но так как это, по-видимому, невозможно, дай мне хлеба с маслом и джемом. И чем больше будет этой житейской прозы, тем лучше. Ты победила!