Герой должен быть один

— Потому что лучшей женщины Зевсу уже не найти! — Амфитрион возвысил голос, чтобы дошло до всех. — Нигде и никогда! Такой прекрасной и… такой целомудренной, что богу пришлось принимать облик ее мужа для достижения цели! Теперь ясно, тупицы?!

Он еще раз оглядел их — солдат, жрецов, рабов, подолгу задерживая взгляд на каждом лице.

Всем было ясно.

Всем было совершенно ясно.

— Есть хочу, — Амфитрион потянулся всем телом, как человек, закончивший утомительную работу. — Эй, Гундосый, расстарайся…

И покровительственно подмигнул жрецу.

Стасим [15] I

Тьма.

Вязкая, плотная тьма с мерцающими отсветами где-то там, на самом краю, в удушливой сырости здешнего воздуха — приторного-теплого и в то же время вызывающего озноб.

Багровые сполохи.

Гул.

Ровный шелест волн Стикса.

Дыхание глубин.

Где-то падают капли воды.

Все.

И всегда было так. Только так.

* * *

— Мы пришли, Сестра. Ты можешь говорить.

— Спасибо за разрешение, Старший, — в женском голосе сквозит явная издевка. Так иногда блестит бронза кинжала в складках воздушного пеплоса.

В ответ — молчание. Падение капель. Ровный шум Реки.

— В Семье — разлад, Старший.

— Знаю.

— И знаешь, кто виноват?

— Знаю. Каждый винит другого.

— Это суесловие, Старший. Ты не хуже меня понимаешь, что во всем виновен Младший.

— Твой Супруг, Сестра. И мой брат. Кстати, и твой тоже.

— Да, мой Супруг. Мой Супруг — но он виноват! Он и его сын от смертной, который родится сегодня!

— В чем же может быть виновен еще не рожденный ребенок?

— Во многом! В наших раздорах! Мой Супруг и раньше был не в ладах со Средним — теперь же они просто видеть друг друга не могут! А я не люблю, когда в Семье возникают серьезные ссоры… Ты знаешь, к чему это может привести?

— Знаю, Гера.

— Я пыталась примирить их…

В ответ — саркастический смешок.

— Я пыталась примирить их — и едва сама не попала в немилость!

— Неудивительно. Таков жребий миротворцев — особенно женщин.

— Не смейся, Аид! И не думай, что в случае чего тебе удастся отсидеться здесь!

— Я так не думаю.

— И правильно! Потому что это еще не все. Племянничек наш…

— Который? У нас с тобой их несчитано-немерено.

— Не притворяйся! Тот, который — что ни ночь! — у тебя обретается! Душеводитель твой!

— Лукавый, что ли? Гермий?

— Он, Майино отродье… Пустышка! Ворюга несчастный! Ухитрился разгневать не только Среднего, но и моего Арея. Сам знаешь, Арею только повод дай… я уж говорю ему: «Сынок, не связывайся ты с Пустышкой!» — а он вне себя. Поймаю Лукавого, говорит, и…

— Пусть сперва поймает.

— А если все-таки? Лукавый у тебя в любимчиках — вот и скажи ему, чтоб не совал свой длинный нос куда не надо! Арей ведь шутить не любит. Вернее, не умеет.

— Зато Лукавый умеет. Стащил у меня мой шлем — и поминай как звали.

— Какой это шлем? Тот самый, что ли? Который тебе Киклопы ковали?!

— Тот самый.

— Этого только не хватало! И так в Семье невесть что творится! Ты отмалчиваешься, Младший со Средним друг на друга рычат, Арей в драку лезет, Гермий совсем от рук отбился — и все из-за еще не рожденного ребенка! Тоже мне — Мусорщик-Одиночка, равный богам… А что будет, когда он родится?!

— А по-моему, Сестра, ты просто ревнуешь. Как обычно. Как сто раз до того. Ревнуешь к смертной женщине, которую Младший в очередной раз предпочел тебе. И — опять же, как обычно — собираешься выместить злость на ней и ее сыне. То ты бедную Ио гоняешь по всему свету, то Эгину мучишь, теперь вот Алкмена… Пора бы успокоиться, Сестра.

— Я? Я — ревную к смертной?! Пройдет лишь миг — для нас — и тело ее станет прахом, а тень попадет к тебе. Для меня она — уже прах! Как я могу ревновать к праху? Меня беспокоят в первую очередь разногласия в Семье, потом, мне не нравится сама идея Мусорщика-Одиночки… И наконец — мой Супруг собирается сына этой… этой женщины в конце его жизни возвести на Олимп, сделав равным нам! Ты представляешь, Аид?! Я ночь не спала, когда Зевс заявил об этом!

— Это невозможно, Сестра. Или он изначально равен нам — и тогда намерения Младшего не имеют смысла; или он не равен нам — и не будет равным, что бы ни думал Младший по этому поводу!

— Значит, Старший, ты с нами?

— Я? Неужели Средний не рассказал тебе о нашем с ним разговоре?

— Средний сказал, что ты с нами.

— Значит, он соврал. Я сказал, что я сам по себе. И пока не вмешиваюсь. Пока.

— Вот и не вмешивайся! Во всяком случае, царствовать над всеми Персеидами этот Мусорщик-Одиночка не будет — об этом я уже позаботилась!

Та, которую называли Сестрой, неожиданно умолкла. Когда она заговорила снова, в голосе ее уже не было ни злобы, ни ярости, ни даже властности — была усталость и просьба, почти мольба.

— Ты знаешь, Старший, мой Супруг в последнее время очень изменился. Вот уже девять месяцев он не делит ложе ни с кем. Женщины перестали интересовать его — и это пугает меня. Он стал раздражителен, порой мрачен и еще более вспыльчив, чем прежде. Я не знаю причин — и боюсь узнать их. Так что прошу тебя, Старший, — оставайся в стороне, как и обещал. И еще прошу тебя — угомони Лукавого.

— Хорошо, Сестра. Угомоню… если найду.

— Ну, мне пора…