Герой-чудотворец

Чарли приехал в полицейский суд заблаговременно и втиснулся в задние ряды публики. Сначала слушались три дела о заключении уличных пари на скачки, о которых детективы, присяжные и судьи говорили так, как будто пари было из одной категории с убийством. Послушать их, так можно было подумать, что ни один порядочный член общества никогда не ставил на лошадь. Странная штука, подумал Чарли. Затем шло несколько дел о пьянстве. Они слушались с удивительной быстротой и заканчивались штрафами от пяти шиллингов до шести фунтов семи шиллингов.

Из важных дел дело Кибворса слушалось первым. Как Чарли и ожидал, Кибворс не выглядел расстроенным и огорченным. Чарли он не заметил, но улыбнулся женщине, которая сидела неподалеку от него. Очевидно, это была та женщина, фамилию и адрес которой Кибворс дал ему, и Чарли не терял ее из виду.

В Аттертоне Кибворс говорил, будто за ним была слежка детективов Скотленд-Ярда, но на суде об этом не было упомянуто ни слова. Ничего даже похожего на это не было сказано, просто Кибворса обвиняли в поведении в один из прошедших дней, которое могло привести к нарушению спокойствия. Обвинение это, как показалось Чарли, в равной степени могло относиться к любому присутствующему, но только не к обвиняемому. Защищал Кибворса молодой юрист-коммунист с необычной бородой и тонким голосом, что сразу же не понравилось судье. Оказалось, что обвиняемый уже два раза привлекался к суду за это же самое преступление.

Предоставили слово Кибворсу. Он встал и начал говорить, но судья прервал его.

– Я признаю вас виновным в предъявленном вам обвинении, – торжественно провозгласил судья. Он был очень стар и, казалось, терпеть не мог заседать в полицейском суде на Норфолк-стрит, терпеть не мог своего кресла, судейского клерка, стряпчих, детективов и особенно обвиняемых и поэтому выглядел сердитым джентльменом, которого вытащили из постели для того, чтобы всякие там размазни и наглые нарушители законов отрывали его от клуба. – Я признаю вас виновным в предъявленном вам обвинении, – торжественно провозгласил он, и в голосе его слышалось даже некоторое удовольствие, – и обязан наказать вас. Вас наказывают не потому, и это вы должны понимать, что вы придерживаетесь определенных политических взглядов и выражали их публично. Мы живем в свободной стране, в которой человек свободен придерживаться тех взглядов, которые ему нравятся…

– Сказал тоже, – прозвучал за спиной у Чарли чей-то негромкий голос.

– …А потому что после того, как вы были дважды предупреждены и осуждены ранее, вы продолжали вести себя так, что с точки зрения – и правильной точки зрения – полиции ваше поведение могло привести к нарушению спокойствия. Приговариваю вас к двум месяцам тюремного заключения.

Чарли отчетливо слышал, как женщина, которая была неподалеку от него, тяжело вздохнула. Кибворс кивнул ей и улыбнулся, когда его уводили. Она, протолкавшись через толпу, вышла из суда, и Чарли вышел за ней. Он остановил ее здесь же, у суда.

– Скажите, вы миссис Брукстен?

– Да, – ответила она, стряхивая с ресниц слезы. У нее были карие глаза, выступающие скулы. Она была похожа на иностранку, хотя говорила без всякого акцента. – Что вы хотите?

Чарли рассказал о себе. Да, Кибворс говорил ей о нем. Убедившись, что незнакомец из числа друзей, она заморгала еще чаще.

– Послушайте-ка, – сочувственно сказал Чарли, – ему не повезло, но он получил ровно столько, на сколько рассчитывал, и я не думаю, что это его особенно угнетает. Два месяца – чепуха. И не заметишь, как пройдут. Пойдемте-ка лучше попьем чаю и потолкуем.

Сидя за чашкой чаю под любопытными взглядами официанток, которые незамедлительно решили, что они – только что поссорившаяся влюбленная парочка, они устроили свои небольшие финансовые дела. Часть денег «Дейли трибюн», тех денег, которые так торжественно вручил ему Шаклворс ради рекламного хроникального фильма, сейчас была вручена возлюбленной коммуниста, заключенного в тюрьму Пентонвиля. Чарли засмеялся, подумав об этом.

– Над чем вы смеетесь? – спросила миссис Брукстен, у которой уже просохли слезы.

– Не беспокойтесь, не над вами, – ответил он. – А рассказать не сумею. Всё запуталось.

Сейчас, наконец-то, он узнает об Иде.

Чарли осилил лестницу в конторе киноагентства. «Э, брат, – сказал он себе, – опять история с ожиданием». Комната ожидания, лестничная площадка и половина лестницы были заполнены ожидающими.

– Похоже, что все эти кинодела одно ожидание, – поделился он с высоким пожилым человеком.

– Простите, вы имеете отношение к кино?

Чарли признался, что не имеет.