Герои

В какой-то момент нам рассказали, что ближе к концу своего правления Чаушеску насильственно выдворил тысячи людей из их домов, чтобы построить более привлекательные здания, нимало не беспокоясь о том, куда пойдут выселенные граждане. Думаю, они куда-то ушли, потому что бездомных на улицах я видела не так уж много, но своих собак жители бросили на произвол судьбы. Некоторые из этих бродячих псов совсем одичали и с лаем и рычанием прогоняли нас со «своей» территории. Другие же виляли хвостами и бежали за нами несколько кварталов. Некоторые просто лежали, они были так больны и голодны, что могли только еле-еле поднять голову, когда мы проходили мимо. Даже если вы не любите животных, вы ужаснетесь, когда увидите месячного щенка, умирающего у лап матери, которая подталкивает его к вам в последней попытке спасти малыша.

И даже если вы захотите спасти его, в том же квартале вы найдете еще как минимум пять таких же несчастных. Джадд, Ларри и я перестали гулять.

В студии, идеальном образце коммунистического модерна (массивной и серой), к нам с Джаддом и Ларри относились как к звездам высшего класса. У нас были огромные гримерные, личный повар и столовая, в которой ели только мы, режиссер и продюсер. Но только я могла по достоинству оценить блюда из вареного мяса и картофеля. Ларри и Джадд заворачивали остатки еды в салфетки, чтобы отнести собакам. Наши гримерные не обогревались, но были обставлены мебелью в стиле 50-х годов, которую наверняка можно было бы продать в Штатах за неплохие деньги.

Вся съемочная группа была румынской, и большинство, за исключением парикмахеров и гримеров, почти или совсем не говорило по-английски. Это могло служить причиной некоторых небольших недопониманий (как это видела я) или угрожающих жизни недоразумений (как это видели Джадд и Ларри).

В первый съемочный день Джадд повернулся ко мне и объявил, что чувствует, что съемки боевика в стране третьего мира – очень плохая идея. Мы снимали сцены, в которых мы с ним ползли по воздуховоду, спасаясь от душевнобольного (его играл Ларри), который хотел убить нас обоих. Когда Джадд во второй раз порвал штаны о плохо заваренный шов, он был готов бросить все и вернуться в Штаты. Кажется, безопасность на съемочной площадке не была приоритетом.

Благодаря моему коммунистическому зрению это казалось абсолютно нормальным: люди сделали свою работу, и что из того, что не идеально? Они обидятся, если указать им на недостатки.

Этот способ смотреть на происходящее работал, пока вопросы безопасности касались только брюк Джадда. Когда мы снимали сцену, в которой киллер бросается на меня через окно, причем настоящее стеклянное окно (каскадер порезал голову в пяти местах), и в итоге все мое лицо было в осколках, я начала все больше и больше чувствовать себя американкой. Потом, прямо перед тем, как мы собирались снимать сцену взрыва в коридоре, кто-то почистил полы спиртом (это заметил Джадд, я думала, что запах идет от взрывчатки).

Еще была сцена, в которой моя героиня, Мэгги, наконец убегает из психиатрической лечебницы, мы снимали ее ночью рядом с местным моргом. Мэгги устроила взрыв у массивных дверей, их сорвало с петель, и она пробирается сквозь дым к полицейскому автомобилю. Дым образовывался в двух металлических бочках, рядом с которыми я должна была подождать какое-то время и попытаться набрать в легкие побольше воздуха, а потом устроить взрыв. Но дым подозрительно пах горящими полиэтиленовыми пакетами. Именно они и горели. Если у меня когда-нибудь будет рак легких или эмфизема, меня невозможно будет убедить в том, что это произошло из-за курения.

Однажды мы заблудились по дороге на «обед», который накрыли посреди ночи в холле морга, и случайно прошли через сам морг. Мертвые обнаженные тела, небрежно лежащие друг на друге, казались непреднамеренным напоминанием о том, что случается, если вы игнорируете принцип «безопасность прежде всего».

Мое двойное зрение включалось и выключалось, включалось и выключалось. Этого было достаточно для начала морской болезни. Или легкой шизофрении. В десяти минутах от моего отеля девочка-цыганка лет шести стояла, дрожа, босиком на обочине, держа новорожденного братишку, завернутого в старое полотенце. И это в ноябре! В десяти минутах в другом направлении жила модельер, создающая прекрасную одежду. Ей принадлежал городской особняк, все четыре этажа которого сверкали благодаря акриловым полам с подсветкой, дорогой белой мебели, отражавшейся в огромных зеркалах, и разбросанным повсюду покрывалам из белой норки. У ее дома стоял белый Escalade с телевизором и видеоиграми и, конечно, водителем в белой форме. Это совсем не походило на коммунистическую страну моей юности, но не уверена, что это нравилось мне больше.