Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

Жаль, конечно, что по большей части – о непонятном, но при этом так увлеченно! Сама она ходила в вечерние классы, где обучалась начаткам искусства, немного играла на пианино, но ей не случалось в детстве сломать ногу и потому к чтению её никогда не тянуло… Из дому они по утрам выходили вместе, вечерами Герберт встречал её на полпути. Иногда они ходили на художественные выставки. Тетя Белла этой близости не одобряла, но тетя Мэри любила Берти как родного, и от неё можно было не прятаться. Скоро им понравилось обниматься и целоваться в темных подъездах или даже у себя, если никого в доме не было, но о браке, разумеется, речь не шла – ни у него, ни у нее не было ни гроша за душой, а после провала Герберта на последних экзаменах и всякая надежда на скорый успех угасла. Он уехал из Лондона. Правда, когда Уэллс оказывался вдали от друзей, письма, по его собственному выражению, начинали извергаться из него как из вулкана. Но в данном случае этого не произошло. Конечно, Изабелла была не большая охотница до писания писем, чем до чтения, и все же их переписка, если она когда-либо и начиналась, прекратилась не по ее вине. В Холте у Герберта появилось новое увлечение. Притом – почти сразу же по приезде. Девушку эту звали Энни Мередит, была она дочерью местного пастора, очень хороша собой, а главное – с ней куда интересней было разговаривать, чем с Изабеллой. Она увлекалась Рёскином и вообще была широко начитана. Правда, и тут существовали запретные темы. Она не выносила его шуточек о боге и монархии, но ведь и Изабелла, при всем ее уважении к его знаниям и уму, немедленно начинала возражать ему, едва он об этом заговаривал. Во флирте с Энни Мередит подобные разногласия, впрочем, сыграли на первых порах не слишком большую роль. Он даже написал для нее историю своей жизни, о чем она многие годы спустя сообщила его сыну Джипу, и она до седых волос хранила его любовные письма. Что до Уэллса, то, не удержавшись, он тут же стал хвастаться этой историей перед друзьями и одному из них отослал в письме полученную от Энни любовную записку. Обмен посланиями шел, очевидно, достаточно живо: Энни была преподавательницей старших классов в соседнем городе и часто видеться им не удавалось. Потом переписка прервалась, да и отношения тоже. В своем письме Джипу старенькая Энни Мередит объясняла это тем, что не могла терпеть рядом с собой атеиста и социалиста, но, судя по приведенным ею отрывкам из писем Уэллса, дело было в другом. Юноша пытался убедить ее, что завоюет еще место под солнцем. Она, видно, в это не поверила. А ей надо было найти хорошую партию. Легко понять, как это должно было ранить Уэллса. Также нетрудно понять, что помешало ему по возвращении в Лондон сразу появиться у тети Мэри. К его удивлению, она встретила его так, словно ничего не изменилось. Изабелла тоже.

Они жили теперь в лучшем доме и в лучшем месте, на Фицрой-роуд, 12, неподалеку от Риджентпарка, и, как только денежные дела у Уэллса немного наладились, он переехал к ним. Заработки, действительно, отыскались. Он получал все больше уроков, продолжал изготовлять наглядные пособия для Дженнингса и начал работать для нескольких только что основанных дешевых периодических изданий. Он уже был на обочине журналистики. Писал маленькие заметочки от случая к случаю. Но с одним изданием ему повезло. Называлось оно «Тит битс» («Обо всем понемногу»), и там первыми догадались завести скоро ставший популярным и подхваченный другими изданиями раздел «Вопросы, стоящие ответов». За удачный вопрос платили полкроны, за ответ на него – согласно объему. Уэллс задавал вопросы, на которые сам же и отвечал, так что скоро он мог вносить в бюджет приютившей его семьи до двух фунтов в неделю. А сразу после рождественских каникул он стал учителем в лондонском районе Килборн, в частной школе, где обучались по преимуществу дети живших по соседству интеллигентов. После полутора лет безработицы получить постоянное место, дававшее шестьдесят фунтов в год, при частичном содержании было просто счастьем. Еще большим счастьем оказалось то, что принадлежала эта школа Джону Вайну Милну. Эту фамилию весь мир узнал много позже, когда сын Джона Вайна, пока еще учившийся в отцовской школе, написал для своего сына «Винни Пуха». Однако в лондонских педагогических кругах она и тогда уже была широко известна. Милн был интеллигент и талантливый педагог. Кроме того, Уэллс быстро понял, что он еще и своеобразная, интересная личность. Общение с ним доставляло истинное удовольствие. Труды праведные не принесли ему палат каменных. Школа была довольно бедная: располагалась она в двух зданиях, в одном из которых жил Милн с семьей, а в другом находились классы и учительская.