Герберт Уэллс. Жизнь и идеи великого фантаста

Но она считала своим отцом Бланко Уайта, любила его, и объявить ей, кто ее настоящий отец, решились, лишь когда она окончила университет. Все эти годы, пока от Анны-Джейн скрывали правду, в душе Уэллса таилось что-то недоброе. Он все чаще думал о том, что у Эмбер есть хорошо укрытые уголки, где гнездится нечестность. Даже былая любовь представлялась порою в новом свете. Не было ли в Эмбер чего-то от авантюристки? В 1915 году он написал роман «Великие искания», где изобразил Эмбер под именем Аманды. И она предстала там отнюдь не в лучшем свете. Если роман попал в руки Эмбер, она могла утешаться одним: он был так плох, что читателей для него не предвиделось. Но в чем-то она ошиблась. Конечно, людям с элементарным эстетическим чутьем роман этот оказался совершенно не нужен (увы, таких романов Уэллса с годами появлялось все больше и больше), но вместе с тем он был настолько автобиографичен, что люди, интересовавшиеся Уэллсом как мыслителем и личностью, прочли его от корки до корки… И все-таки в 1932 году настал день, когда Анна-Джейн узнала, кто ее настоящий отец. Как она это восприняла? Здесь, как принято говорить, источники расходятся. В «Постскриптуме к автобиографии» Уэллс рассказал свою версию этой истории. Поговорив с матерью, Анна-Джейн приехала к Уэллсу, и он этой встречей остался очень доволен. Она, как выяснилось, читала его книги, и мысль об их с Уэллсом кровном родстве показалась ей «привлекательной и романтичной». «Она произвела на меня впечатление работящей и в меру честолюбивой молодой женщины с хорошим характером… Я не думаю, что мы вправе ждать настоящего дочернего чувства от существа, которое сперва увидели грудным ребенком, а потом уже взрослой женщиной, но моя дочь для меня – дорогая и очень расположенная ко мне племянница, и всякий раз, когда она оказывается в Лондоне, мы с ней ходим в рестораны и в театр». Другую версию сообщает побочный сын Уэллса Энтони Уэст. Конечно, его книгу нельзя даже назвать «не очень надежной». Она поразительно ненадежна. Порою создается впечатление, будто автор органически неспособен привести хоть одну верную дату, а иные беседы, в свое время от слова до слова зафиксированные, он передает с такой вольностью и так непохоже на правду, словно не верит в способность читателя протянуть руку к полке, взять нужную книгу и посмотреть, как все обстояло в действительности.

Однако кое-где к нему все же стоит прислушаться – особенно в тех случаях, когда он опирается на собственные воспоминания. Так вот, по его словам, дело обстояло несколько иначе. В 1932 году умер Пембер Ривс (дата, разумеется, проверена), и Уэллс в том же году повинился в автобиографии в любовной связи с Эмбер Ривс (чистейшей воды выдумка: и автобиография написана позже, и Эмбер в ней не упоминается). Затем он через общего знакомого стал убеждать Бланко Уайта в необходимости открыть Анне-Джейн правду о ее происхождении. Тот согласился, но она восприняла эту новость очень болезненно – она привыкла считать своим отцом Бланко Уайта, любила его, он был ее духовной опорой. Все же она согласилась встретиться с Уэллсом, но, приехав к нему, увидела перед собой совершенно чужого и не очень-то ей симпатичного человека. Она знала, что он ждет от нее дочерней любви, но была неспособна на это чувство. А Уэллс этого не понял. Во всяком случае – понял не сразу. Им тогда владела идея перезнакомить всех своих детей, и он устроил встречу Анны-Джейн с Энтони. Когда Энтони приехал к отцу «на чай» в неуютную квартиру, которую тот снимал тогда неподалеку от станции метро Бейкер-стрит, Анна-Джейн уже была там, и, поздоровавшись, они обнаружили, что говорить им, собственно, не о чем. За столом сидели три чужих человека, и один из них, тот, что постарше, изо всех сил старался развлечь компанию. Удавалось это ему с большим трудом. Он держался так, словно попал в небольшой зверинец и только ждал, какой зверь его первым укусит. Всем было неловко. Но хуже всех понимал, что происходит, сам Герберт Уэллс. Он не мог представить себе, что своей дочери просто не нравится. Со временем он это понял – с большим огорчением. Что заставляет поверить рассказу Уэста? Прежде всего то, что он своего отца обожал и всегда сообщал только то, что говорило в его пользу. Биографию Уэллса он, следует повторить, написал апологетическую, и если сам чем-то подорвал к ней доверие, то просто по своей умственной неорганизованности, очень, кстати, его отца огорчавшей. Конечно, он мог ревновать Анну Джейн к отцу, но это предположение все-таки лучше откинуть. И потому, что у Энтони Уэста не было и намека на ревность, когда речь шла о законных детях отца, и потому еще, что сам Уэллс не слишком настаивал на своей духовной близости с дочерью. В данном случае Энтони Уэст, очевидно, рассказал чистую правду. Но мы забежали далеко вперед, в начало 30-х годов, и речь у нас пошла не столько о любви Уэллса к Эмбер, сколько, как принято было говорить в прошлом веке, «о последствиях этой любви».