Георгий Иванов

Мечтательность, романтизм, меланхолия определяют настроения начинающего поэта. Он любит старину, стремится к декоративности, пользуется стилизацией, обнаруживая развитый вкус и напоминает художников «Мира искусства». Зрительные впечатления явно преобладают. Пафос книги – утверждение зримого мира, очарованность тем, что составляет «радость для глаз». Умение видеть «акмеистически», как видит свою натуру художник, проявилось ещё до вступления в акмеистический Цех поэтов. Недаром Гумилёв своем отзыве писал о «большой сосредоточенности художественного наблюдения» у автора «Отплытья…». В рецензии на вторую книгу Георгия Иванова «Вереск» Гумилёв снова подчеркнул то же свойство: «Ему хочется говорить о том, что он видит ». И варьирует эту мысль: «…инстинкт созерцателя, желающего от жизни прежде всего зрелища». Но это будет позднее, а в то время экземпляр своей книги Георгий Иванов посылает на адрес журнала «Аполлон» Николаю Степановичу Гумилёву.

Конверт с печатью «Аполлона» он получил через непродолжительное время. Написал ему сам Гумилёв. В письме говорилось, что «Отплытье…» получено, что, если Георгий Владимирович не возражает, он будет принят в Цех поэтов «без баллотировки» и что желательно встретиться для личного знакомства 13 января вечером попозже в «Бродячей собаке», которая находится на Михайловской площади, дом 5, в подвале во втором дворе направо.

Книга привлекла некоторое внимание критики. Сдержанно похвалил в престижной «Русской мысли» Брюсов. Отметил в «Аполлоне» «крупные достоинства» Гумилёв — редкую у начинающего поэта утонченность, безусловный вкус, неожиданность тем. «Каждое стихотворение при чтении, — писал он, — дает почти физическое чувство довольства». Михаил Лозинский, с которым Георгий Иванов познакомился в Цехе поэтов, подчеркнул «своеобразный голос, которым ведется рассказ». «Замечательная для начинающего поэта уверенность стиха, власть над ритмами, умение по-новому сопоставить и оживить уже привычные образы, способность к скульптурно-красочной передаче зрительных восприятий, все эти качества — верное оружие, на которое можно положиться, — писал Лозинский. — Хочется думать, что Георгий Иванов не посвятит его пышной забаве турниров, а найдет в себе решимость поднять его для завоеваний».

ПОДВАЛ

Не будь этой встречи, судьба Георгия Иванова пошла бы по другому пути. Бывают моменты в жизни, о которых говорят – «дело случая». Теми же словами сказал бы и сам Георгий Иванов. Провиденциальным было место встречи — Художественное общество интимного театра, а в обиходе «Бродячая собака», просто «Собака», а то и еще фамильярнее — «Бродячка». Гумилёв предложил встретиться на вечере в честь 25-летия творческой жизни Константина Бальмонта, жившего тогда за границей. Торжества назначили на пятницу 13 января 1912 года.

Это был первый поэтический вечер в недавно открывшейся «Собаке». На него-то и попал Георгий Иванов, но он вышел из дома слишком рано. Было темно и холодно. То ли второй, то ли третий двор — ни души. Когда входил под арку, видел дворника — надо было спросить. Прошел направо, где у входной двери по сторонам маячили незажженные фонари. Четырнадцать присыпанных снегом деревянных ступенек круто ведут вниз. Толкнул обитую клеенкой дверь. За ней оказалась маленькая прихожая, затем такая же тесная раздевалка. В ней торчали пустые вешалки. Снял свою черную шинель, взглянул на себя в зеркало, прошел в комнату со сводчатым потолком, мимо лежавшего на стойке переплетенного в кожу раскрытого фолианта.

Позднее узнал, что назывался он «Свиной книгой». В ней посетители оставляли свои автографы, рисунки, экспромты. Обтянутый свиной кожей фолиант подарил Пронину, владельцу «Собаки», Алексей Толстой и тут же написал на первой странице: «Поздней ночью город спит, / Лишь котам раздолье. / Путник с улицы глядит / В темное подполье…». Однажды, уже не в первое и не во второе посещение «подполья» Георгию Иванову довелось полистать «Свиную книгу». Он увидел в ней рисунки Петрова-Водкина, Добужинского, Александра Яковлева, Судейкина, Сапунова, экспромты Сологуба, Леонида Андреева, Кузмина, Тэффи, Саши Черного.

Прошел в буфетную, где закипал самовар и красовалась бутылка шампанского. В другой комнате, называемой залом или салоном, в углу примостилась треугольная дощатая эстрада. Все ее пространство занимал рояль. Был еще камин из кирпичей, обведенных узкой золотой каемкой. Отблески огня играли в зеркале над диваном. На потолке привлекла внимание яркая роспись: среди экзотических плодов возлежала широкобедрая красавица. Своды расписал художник Судейкин, муж известной артистки Олечки Судейкиной, похожей лицом и нарядом на куколку XVIII века. Поместиться в зале могло человек тридцать, но, бывало, набилось чуть ли не сто. Имелась и еще одна комната, поменьше. Там стояли прямоугольные столы и один круглый, белый, и стулья с плетеными сиденьями.