Георгий Данелия

В заключение этого раздела процитируем коллегу Данелии Ираклия Квирикадзе, который так ответил на вопрос «Не придумал ли Георгий Николаевич ту Грузию, которую мы видим в его фильмах?»: «…думаю, он придумал не Грузию, а трагикомедию, жанр, в котором лучше всего можно рассказать о здешней жизни. Ведь „Осенний марафон“ — совсем не грузинское кино. Просто в Грузии, может быть, смешное и трагическое сопрягаются так близко и контрастно, как нигде в мире».

Глава одиннадцатая. «Мы просим у вас снисхождения…»

Володин, Басилашвили: «Осенний марафон»

«Мы просим у вас снисхождения. В нашем фильме рассказано о женатом человеке, имеющем любовницу. Так как это совершенно невозможная для нашей действительности ситуация, то мы чувствовали себя так, будто снимали фантастический фильм. Так и надо к нему относиться».

С этим напутствием, исполненным убийственной иронии и самоиронии, Георгий Данелия представлял свою новую картину «Осенний марафон» на премьере в Доме кино в 1979 году. Это, конечно, царский юмор — назвать «фантастической» именно такую свою картину, которая выглядит чуть ли не документальной в своей убедительности. Настолько же жизненную, реалистическую, от первого до последнего кадра правдоподобную ленту трудно сыскать и во всей истории мирового кинематографа.

«Сошлись звезды» — часто говорят о каких-либо исключительно удачных событиях. В случае «Осеннего марафона» это можно понимать буквально: над постановкой трудились одни сплошные звезды — не только актеры; звездными были также сценарист, режиссер, композитор, оператор и художник.

И притом фигурирование в титрах «Марафона» чуть ли не каждого из обозначенных — результат именно что счастливого совпадения: «виноваты звезды».

Все началось со сценария, по собственному почину написанного великолепным (а по мнению Данелии — лучшим в СССР) драматургом Александром Володиным («Пять вечеров», «Старшая сестра», «Дочки-матери», «С любимыми не расставайтесь»). На Данелию лично незнакомый с ним Володин вышел лишь потому, что в то время Георгий Николаевич являлся худруком мосфильмовского Творческого объединения комедийных и музыкальных фильмов.

Данелия сценарий похвалил, однако мысль, что он сам может поставить эту картину, поначалу даже не пришла ему в голову. Страшно вообразить, но лучший володинский сценарий мог оказаться в руках не у гениального режиссера, а у таких второстепенных постановщиков, как Павел Арсенов («Гостья из будущего») или Валерий Харченко («Фантазии Веснухина»).

Кто-то из этих двоих (или же Юрий Кушнерев — второй режиссер Данелии, также проявлявший интерес к «Осеннему марафону» как к прекрасному материалу для своей дебютной самостоятельной постановки), вероятно, и снял бы этот фильм, кабы только Володин не написал свой сценарий на конкретного актера — Александра Калягина. Последний же настаивал на том, чтобы Володин договорился с режиссером помаститее. В итоге драматург убедил взяться за «Горестную жизнь плута» (изначальное название сценария) лучшего режиссера из возможных — самого Данелию. Георгий Николаевич согласился, по своему обыкновению засел с Володиным за письменный стол, чтобы основательно переписать сценарий «под себя» — но в конце концов понял, что совершенно не видит в главной роли Калягина. Деликатный Володин не собирался вмешиваться в съемочный процесс — и против «дисквалификации» Калягина не возражал.

В распоряжении Данелии были лучшие советские артисты — трудно представить, что хоть кто-то из них отказался бы от главной роли в новом фильме едва ли не ярчайшего на то время отечественного режиссера.

Однако образ главного героя под влиянием данелиевского соавторства усложнился настолько, что подобрать на него идеального исполнителя представлялось задачей не из легких. Теперь это уже был не «плут» (отчего и пришлось сменить название), не «лишний человек» и уж тем более не «гений» — речь шла скорее о «человеке из толпы», что невероятно затрудняло работу всей съемочной группы: как сделать интересное кино об ординарном немолодом рохле с его затрапезными любовными делишками?

«Бузыкин из сценария был оторван от остальных и приподнят над ними, — объяснял Данелия свое недовольство первоначальной володинской трактовкой главного героя. — Он ведь поэт, пусть поэт-переводчик, но поэт. И совсем не пешка в этом деле. Кроме того, была в нем этакая значительность незаурядной личности… И когда такой человек бился в сетях обыденщины, он неминуемо опускался до уровня остальных. История приобретала особый драматизм — титан среди пигмеев, талант в мире обыкновенных людей… Но одновременно с драматизмом она, история, приобретала исключительность редкого случая. Мы все время чувствовали, что таких, как Бузыкин, — раз, два и обчелся. Мы сами начинали на него поглядывать снизу вверх. „Это надо же! Такого человека — и как мытарят окружающие! А он-то, бедолага, растекается перед каждым встречным…“