Геометрический лес

- Не наверное, а наверняка. Я в этом убежден. Вы никогда не задумывались о том, что должен был чувствовать человек, которого писал Рембрандт или Веласкес?

- Думаю, что испытывали что-нибудь приятное. Если бы это было не так, вряд ли испанский король Филипп Четвертый стал держать при своем дворе Веласкеса. Он бы его прогнал.

- Нет-нет!-Лицо физика приняло страдальческое выражение, словно я своими словами причинил ему боль.-Вы упрощаете. Филипп многое прощал Веласкесу и не сердился, что он тащит на свет божий и то, что должно остаться в тени, в темноте. Но я говорю не только о правдивости искусства великих портретистов прошлого, а о другом, о том, что западные искусствоведы называют метафизическим началом.

- Метафизическим? Терпеть не могу это слово.

- Ничего, Потерпите. Я не знаю, чем это слово заменить. Но дело не в словах. Есть такое слово-"вечность". Я всегда относился к этому слову осторожно.

- А теперь?

- Теперь я чувствую, что я раздвоился. Одна моя половина здесь, а другая с вашей помощью приобщилась к вечности.

- Я же не Веласкес.

- Не напрашивайтесь на комплимент.

Я посмотрел на физика, потом на портрет, и мне стало не по себе. На холсте, на обыкновенном холсте, купленном в магазине "Всекохудожник", пребывало нечто большее, чем обычный современный человек, словно изображение прихватило с собой большую часть реальности, сделав менее реальной натуру.

27

Никто из моих знакомых так не ждал мифа и чуда, как подросток-почтальон, разносивший в канун праздников сотни поздравительных открыток. Он ждал чуда и поэтому не очень-то удивился, когда увидел на моем холсте живого физика, расположившегося, как у себя дома, на условном пространстве картины.

Физик отдыхал и, казалось, даже менял позу-то клал ногу на ногу, то подносил горящую спичку к кончику сигареты.

Физик поселился на холсте. Он зевал, улыбался, курил, ел, спал. Он только не говорил. Его, впрочем как и меня, вполне устраивало абсолютное молчание картины.

- Он весь тут? -- спросил Гоша. - Там что-нибудь осталось?

- Осталось-ответил я.-Он ,и тут и там. Так и должно быть, когда возникает хороший портрет.

- Все дело в машине, которую изобрел дядя Вася. Это она действует. Верно?

-- При чем тут машина? Ты что, не веришь в мое искусство, в мой талант?

- Верю! Но таланту помогает машина. Без машины вам бы это не удалось.

Я подумал: "Вот что значит научно-техническая революция. Человек готов поверить в чудо, если это чудо сотворил не бог, а машина".

К дяди Васиной машине я давно привык и почти разучился ее замечать. Стояла себе в углу, прикрытая старой газетой, чтобы не мозолить никому глаза.

Гоша поахал, поохал, поудивлялся, поулыбался и ушел.

И только он ушел, явился физик Ермолаев. Физик очень похудел, побледнел и даже стал ниже ростом. Он сел на стул и начал рассматривать портрет.

- Вы не продадите мне его?-спросил он.

- Нет, не продам.

- А может, подарите?

Я не ответил. Как многие живописцы, я не любил расставаться со своими работами.

- Видите ли,-сказал физик,-я живу в Купчине. Это довольно далеко от вас. У меня уйдет очень много времени, если я ежедневно буду к вам приезжать.

- Зачем же ежедневно? Приезжайте хотя бы раз в месяц.

- Поймите! - перебил он меня. - Вы разорвали мое бытие на две половины. Здесь, на холсте, нечто вечное субстанциальное, а там, в высотном кооперативном доме, построенном в Купчине, - нечто временное, эфемерное, функциональное. Только сидя у вас в мастерской и глядя на свое изображение, я ощущаю полноту бытия, становлюсь цельной личностью.

- Портрет написан недавно. А раньше как вы себя чувствовали?

- Я был только частью самого себя, не ведая о том, что мне откроется после того, как вы напишете мой портрет.

- А что же вам открылось?