Генрих начинает борьбу

«Полицейские и солдаты получали много рыбы, а зато, как услышат, что какие-нибудь рыбаки возмущаются, они их били и сажали в тюрьму.

«Рыбаки не могли больше терпеть. А коммунисты им говорили: «Не бойтесь полиции и солдат. Если мы все соединимся, мы их прогоним и заберем сети. Это называется революция».

«Узнали богачи из замка, что идет такой разговор, и стало им страшно: вдруг рыбаки послушаются коммунистов! И вот они начали их ругать разбойниками, преступниками, убийцами.

«Они боялись, что им нехватит полицейских и солдат, и собрали много слуг, и платили им рыбой. Этим буржуйским слугам тоже дали форму, и револьверы, и дубинки, и звались они фашистами и штурмовиками.

«Эти фашисты повсюду гоняются за коммунистами и за всеми честными рыбаками, которые больше не хотят голодать и работать на богачей. И полицейские с солдатами и фашисты бьют коммунистов, сажают под замок, пытают, убивают самых лучших, самых храбрых рыбаков, которые хотят помочь другим. И все потому, что богачи им за это платят. Самые скверные люди стали слугами капиталистов.

«Вот видишь, Генрих: Вольфи голодает вместе с нами и все-таки нас не бросит, и не пойдет к капиталисту, и не станет кидаться на нас, хоть бы ему давали в день по целой колбасе. Ведь правда?

— Даже за две колбасы и то не будет! — горячо воскликнул Генрих.

— Но фашисты хуже собак, потому что они за жратву кидаются на бедных рабочих, даже те, что и сами были рабочими.

— Мама, мы не будем фашистами, — отозвался Генрих с горящими щеками.

— Ну, конечно, — улыбнулась мать. — Так вот, слушай, мой милый мальчик. Фабрики, как и рыбачьи сети, тоже у богачей — капиталистов. Чтобы зарабатывать деньги, нам приходится работать на их машинах. Но они с нами поступают, как с рыбаками. Мы заработаем сто марок, — они нам дадут одну, а остальные берут себе. Они богатеют и богатеют, а у нас и хлеба вдоволь не бывает.

— Так вот почему отец не имел работы! Его капиталисты не пускали к своим машинам?

— Да, малыш. Но умные и хорошие люди говорят: «Заберите у буржуев фабрики, и каждый рабочий сможет довольно зарабатывать, чтобы ни в чем не терпеть нужды».

— И отец так говорил? — спросил Генрих.

— Да. Потому что он коммунист. Но этою никто не должен, знать. Не говори об этом вслух, даже у нас дома. Если полицейский, фашист или кто-нибудь из детей фашистов узнает, что ты любишь коммунистов, что ты за них, тебя посадят в тюрьму и будут бить. Мы должны быть очень осторожны, мы должны хитро и тайно бороться против фашистов. Никому не показывай, что ты теперь все понимаешь. Иначе мы погибли, — возьмут тебя, а потом и меня.

— Нет, мамочка, нет, — вдруг расплакался Генрих. — Тебя не возьмут!

— Ну, и тогда бы еще не все пропало. Мы бы и это перенесли стойко, как настоящие честные коммунисты. Как твой отец… «Выше голову, мать, и действуй дальше!» шепнул он мне, когда вошли полицейские.

Матушка Кламм на секунду умолкла.

— Выше голову — и не робей, мой мальчик!

Она встала с кровати и пошла к своему шитью.

У Генриха новые друзья

Когда Генрих на другой день вышел из дому с Вольфи, он направился прямо на улицу. Правда, он знал, что его отец не преступник, а смелый, бесстрашный герой, но не мог же он это сказать ребятам. «Они верят фашистам и пимфам, — думал Генрих, — они не захотят со мною играть».

Мимоходом он все-таки глянул бочком: что там ребята делают? Во дворе были одни пимфы в костюмчиках. Они как раз в эту минуту разыгрывали арест его отца. Кровь бросилась ему в лицо от стыда и гнева. Он выскочил с Вольфи на улицу.

Он пробежал мимо бюро безработных, которое находилось против их дома. Так он бежал до городского парка. Там он знал боковую дорожку, где никто не гулял. Он сел на скамью и заплакал. Вольфи скакал на него и слизывал с его щек слезы: так он хотел утешить Генриха.

— Вольфи хороший, верный пес! — вдруг услышал Генрих.

Он поднял глаза и увидел рядом с собой на скамье Хильду Штарк. Генрих и не заметил, как она подошла. Он смутился от неожиданности, поднялся и хотел уйти. Но Хильда схватила его за руку.

— Давай поиграем! Хочешь? — спросила она. — Ну, останься же!

— Давай поиграем! Хочешь? — спросила она.

Хильда никогда еще не говорила с ним так ласково. Она была дочь конторщика, двумя годами старше Генриха и почти всегда играла с девочками и старшими мальчиками. Генрих смущенно отвернулся.

— Мы можем строить из песка. Здесь много песку.

Генрих продолжал молчать.

Она взяла его за руку.

— Давай дружить, Генрих. Ладно?

Он удивленно взглянул на Хильду. Ее красивые голубые глаза светились таким теплом и добротой, что ему снова захотелось плакать. Что это значило? Сердце у него стучало в груди.

— Добрый день, Генрих! — раздался голос с другой стороны.

Это был Фриц Лампе, сын шофера, живший с ними в одном доме. Ему было уже тринадцать лет, и он почти не разговаривал с малышами.

Фриц подошел к скамье и уселся.

— Хотите орехов? — Он вытащил из кармана горсть орехов и дал Генриху и Хильде, каждому по три штуки.

— Хватит мне одного, — сказала Хильда, — эти два тоже для Генриха.

И она сунула ему в руку еще два ореха.