Генрих IV

Эрцгерцог дал согласие и теперь даже склонялся к мысли отослать принцессу во Францию. Он поручил Пекиусу посоветоваться с духовником короля отцом Котоном, и тот ответил, что было бы предпочтительнее «дать ей бежать». В Брюссель придет также послание коннетабля с требованием вернуть дочь. Эрцгерцог решил подготовить письмо принцу Конде в Милан с сообщением, что в этих условиях он не может удерживать принцессу в Брюсселе против ее воли и воли ее семьи. Письмо не будет отправлено…

Знал ли об этом король? Если возвращение Шарлотты предполагалось, а приготовления к войне не прекращались, значит, он преследовал другую цель. В депеше Буассизу от 2 мая король объявил, что вскоре выезжает, «дабы оказать воздействие и больше ничего не предпринимать, если обстоятельства не заставят продолжать борьбу». «Оказать воздействие» — это повторить седанский вариант: запугать противника, не произведя ни единого выстрела. Восстановить принцев Бранденбургского и Нейбургского в их правах, «не совершая никакого иного подвига», если Испания не окажет сопротивления, «в каковом случае проложить себе дорогу туда и обратно». Однако итальянская армия имела совсем другую цель. Если армия выступит, то, уж конечно, не ради военной прогулки. Зачем же тогда последние попытки вовлечь в коалицию Англию, Соединенные провинции, скандинавов, немцев, Венецию, Савойю? Нужно быть совершенным безумцем, чтобы думать, будто Габсбурги позволят себя ограбить, а так называемые союзники мобилизуют свои силы для защиты интересов короля Франции. Ришелье, рассуждая позже над побудительными мотивам короля, добавил короткую фразу: «Возможно, аппетит пришел ему во время еды». Она достаточно хорошо отражает психологическую неподготовленность короля. Генрих собирался начать войну, чтобы еще раз сыграть роль вершителя судеб Европы. Некоторые из его приближенных хотели, чтобы Франция извлекла территориальную выгоду из этой авантюры. Генрих это знал. Но он отказывался хладнокровно предусмотреть все последствия. Об этом позаботится Господь.

Отбывая к далеким горизонтам, король Франции должен обеспечить непрерывность монархической власти во время своего отсутствия. Правительство оставалось в Париже с канцлером, министрами, Вилльруа, Жанненом, и, как это ни парадоксально, с двумя высшими военачальниками, которых решили не использовать, один из них коннетабль, потому что он был стар, другой — генерал-полковник инфантерии герцог д'Эпернон, потому что он был ненадежен. Королева тоже оставалась с девятилетним дофином. Как и многие женщины, веками оставляемые сыновьями и мужьями во время войны, она будет иметь титул регентши, чтобы управлять королевством. Генрих был невысокого мнения о ее уме, но он немного приобщил ее к делам и рассчитывал на Регентский совет из 15 членов, где у нее не будет решающего голоса.

Коронация королевы

Придворная камарилья Марии Медичи была довольна, что королева получит личную власть. Кончини и его жена намекнули, что ей не хватает миропомазания, чтобы добиться повиновения подданных, то есть коронации. В Вербное воскресенье королева попросила супруга оказать ей этот убедительный знак своего доверия. Он некоторое время сопротивлялся, так как этот акт в некоторой степени ущемлял его абсолютную власть. Кроме того, подобные церемонии стоили чрезвычайно дорого, а он хотел сохранить деньги для войны. Но в конечном итоге Генрих уступил желанию королевы и назначил коронацию на 13 мая. Для этого он выбрал Сен-Дени, там обычно короновали королев Франции, там же он отрекся от протестанства. Но — зловещее предзнаменование! — это было также местом упокоения королей.

Генрих IV с большим энтузиазмом принялся за подготовку коронации Марии. В среду вечером, 12 мая, весь двор выехал в Сен-Дени. Король позаботился обо всем: «Душа моя, исповедуйтесь за себя и за меня», — советует он жене. В четверг 13 мая он наблюдал за церемонией в монастырской церкви из застекленной ложи справа от алтаря. Король следил за всем, восхищался величественностью жены, когда она принимала корону из рук кардинала Жуайеза, не скупился на комплименты: «Она никогда еще не была так красива…» Он поет вместе с совершающими богослужение литургию, предшествующую канону, замечает все движения, тихо смеется, прощая герцогу Монбазону, нечаянно разбившему стекло королевской ложи, чтобы лучше видеть. Церемонии его растрогали, и он со знанием дела объясняет присутствующим их смысл.

Вечером после ужина он вместе с королевой возвращается в Лувр. Торжественный въезд в Париж назначен на следующее воскресенье.