Генрих фон Офтердинген

Вдалеке перед нею над зеленью леса вскоре вознеслось пламя: это полыхал костер. Скорбно посмотрела она в небо и приободрилась, распознав голубое покрывало Софии, колыхавшееся над землею, чтобы вовеки никто не видел ужасной могилы. В небе злобно багровело огнистое солнце;[122] свирепое пламя питалось присвоенным светом, и, хотя солнце как будто алчно берегло свой свет, оно тускнело, и все заметнее проступали на нем пятна. Солнце меркло, а пламя крепло, разгораясь добела. Все упорнее пламя поглощало свет, насыщаясь блеском, так что вскоре исчез венец дневного светила и остался только болезненно рдеющий диск, завистливый гнев лишь способствовал дальнейшему изнурительному излучению. Наконец, в море посыпалась черная изгарь, это были останки солнца. Пламя сверкало неописуемо. Больше нечему было гореть. Тихо охватывая вышину, пламя потянулось к северу. Муза вошла во двор, где запустение сразу бросалось в глаза; дом покуда совсем обветшал. В щелях оконных карнизов укоренился терновник, разрушенная лестница кишела червями. Слышно было, как бесчинствуют в доме; Переписчик со своими пособниками праздновал огненную смерть Матери[123]. Однако все это сборище ужаснулось, когда сгорело солнце.

Несмотря на все старания, им не удалось погасить пламя; они только сами ожглись при этом и теперь в бешенстве кощунствовали, завывая от боли и страха. Они совсем всполошились при появлении Музы и с яростным воплем напустились на нее, чтобы выместить свою злобу. Муза спряталась от них за колыбелью; ее хотели поймать, однако сами ловцы один за другим угодили в тенета к тарантулам, за что поплатились: карающим укусам не было конца. Вся шайка заплясала, беснуясь, а Муза сопровождала эту пляску насмешливыми ладами своей лиры. Уморительные корчи плясунов развеселили Музу; она уже добралась до осколков разбитого жертвенника. Прибрав эти осколки, Муза обнаружила потайную лестницу и, неразлучная со своими тарантулами, направилась под землю.

Сфинкс встретил Музу вопросом:

— Что неожиданнее молнии?

— Возмездие, — молвила Муза.

— Что ненадежнее всего?

— Мнимое достояние.

— Кто постиг мир?

— Тот, кто постиг самого себя[124].

— В чем вечная тайна?

— В Любви.

— Кто хранит эту тайну?

— София[125].

Сфинкс болезненно скорчился, и Муза вернулась в пещеру.

— Я добыла вам тарантулов, — обратилась она к старухам, чья лампа горела, как прежде, способствуя усидчивым трудам. На старух напал страх, и одна из них бросилась на Музу, грозя ей своими ножницами. Не заметив при этом тарантула, старуха наступила на него, и тот укусил ее в пятку. Старуха взвыла. Другие хотели было пособить ей, но тоже получили свое, искусанные рассерженными тарантулами.

Это помешало им добраться до Музы, они только неистово скакали вокруг нее.

— Изволь соткать нам, — яростно закричали старухи малютке, — бальные платьица. Наши жесткие юбки сковывают нас, нам до смерти жарко, да не забудь пропитать нитку паучьим жиром, чтоб не лопнула, и укрась ткань цветами, взращенными огнем, не то тебе конец!

— Будь по-вашему, — молвила Муза, исчезая за стеною. — Я попотчую вас отменными мухами, — обратилась она к паукам-крестовикам, чья легчайшая ткань облекала потолок и стены, — а вы потрудитесь побыстрее соткать три хорошеньких платьица. Украсьте ткань цветами, цветы не заставят себя ждать.

Пауки выразили готовность и начали ткать особенно проворно. Муза проскользнула к лестнице и поспешила к Арктуру.

— Монарх, — молвила она, — злобные танцуют, добрые почиют. Пламя уже здесь?

— Пламя здесь, — отвечал король. — Ночь прошла, тает лед. Моя супруга приближается. Моя врагиня пала[126]. Жизнь сказывается во всем. Пока еще нельзя мне явить себя, ибо я не король, пока я один[127]. Выскажи свое желание!

— Я пришла, — молвила Муза, — за цветами, взращенными огнем. Они, как известно, во власти твоего сведущего цветовода.

— Цинк, — крикнул король, — добудь цветов!

Цветовод покинул сонм придворных, принес горшок, наполненный огнем, и посеял семена, подобные блестящей пыли. Долго ждать не пришлось, цветы вспыхнули. Муза возвращалась, неся цветы в своем переднике. Пауки не теряли времени даром, не хватало только цветов, которыми пауки немедленно воспользовались, обнаружив немалую сноровку и редкий вкус. Муза позаботилась о том, чтобы концы остались у пауков и не рвались.

Она подала платья измученным танцовщицам, которые поникли в испарине с непривычки и несколько мгновений приходили в себя. С незаурядной расторопностью и умением переодевала Муза костлявых очаровательниц, без устали продолжавших поносить услужливую малютку; сняв прежние наряды, она облачила старух в новые, очень миленькие, да и пришлись платьица как раз впору. Деловито выполняя свои обязанности, Муза вслух восхищалась прелестями и любезностью владычиц, а те, весьма польщенные, явно радовались щегольским обновкам. Усталость прошла, их уже снова подмывало танцевать, и они бодро вальсировали, лукаво посулив малютке долголетие и щедрое вознаграждение. Муза направилась в соседнюю пещеру и возвестила паукам: