Геносказка

В Железном лесу то и дело кто-то погибал. Иногда они видели это, иногда до слуха доносился лишь предсмертный крик очередной жертвы, сокрытой среди серой, источающей серую слизь листвы. Весь здешний лес был не более чем одной бескрайней ареной смерти, на которой смерть торжествовала, пировала и ублажала себя миллионами различных способов.

Какая-то тварь, покрытая жирно блестящей серой чешуей, гибкая и стремительная, как ящерица, молниеносно ухватила пастью длинноногого паука, дремавшего на коре дерева. Хруст — и паук целиком скрылся в ней, снаружи остались лишь еще трепещущие лапки. Но минуту спустя охотник сам стал жертвой. Гензель заметил его в клетке из узловатых сплетающихся ветвей, ощетинившихся зазубренными иглами. Клетка эта сжималась сама собой, заставляя хищника метаться внутри и издавать беспокойные быстрые щелчки. Ловушка, в которую он попал, не имела выхода. Ветки пронзили его и стали медленно врастать в тело, деловито шевелясь и отрывая клочья серой чешуи. Тварь кричала до тех пор, пока Гензель и Гретель не отошли достаточно далеко: здешняя смерть в своих приговорах была лишена милосердной поспешности.

При мысли о том, какие опасности поджидают здесь человека, Гензель ощущал на спине едкие капли выступающего пота. С малых лет он слушал отцовские рассказы о зловещем Ярнвиде, который, подобно злобному кобольду, обожал издеваться над неосторожными путниками и незваными гостями. Ставшие объектом его шуток редко возвращались домой, а если и возвращались, навсегда сохраняли память о них. Но все же горожане Шлараффенланда ходили время от времени в проклятый генетической порчей Железный лес — некоторые сорта мутировавших растений обладали необычайными свойствами, а городские геномастера охотно платили за образцы чудовищной флоры.

По вечерам, когда работа по дому была закончена, отец обыкновенно располагался за верстаком со своими инструментами и принимался за изготовление маленьких деревянных фигурок, которые по воскресеньям продавал на базаре. Из больших его плотницких рук, в совершенстве владевших и топором, и рубанком, выходили на удивление ладные игрушки, сделанные с немалым старанием, с великим множеством деталей.

Атлетически сложенные альвы были прекрасны, как изображения на алтаре Церкви Человечества, которыми Гензель украдкой любовался во время проповеди. Деревянные тролли внушали уважение своими гипертрофированными разбухшими мускулами и искаженными в оскалах лицами. Игрушечные цверги на рынке часто пугали детей до слез — стараниями отца крошечным резцом их лицам придавалась совершенно жуткая реалистичность. Вырезал он и всякого рода уродцев — анэнцефалов в сложносоставных рыцарских доспехах с приплюснутыми, почти лишенными мозга головами. Караульных спригганов с их насекомоподобными колючими телами. Жутковатых химер — сросшихся телами людей, животных и птиц.

Гензель любил наблюдать за тем, как отец аккуратно орудует своими инструментами, цепляя большими пальцами то миниатюрный резец, то специальную щеточку. Пахло свежей древесной стружкой — лучший запах из всех, существующих в мире! — лаком и жженым деревом. Обычно неразговорчивый и строгий, отец делался спокоен и внимателен, стоило ему взяться за инструмент, — ведь, как известно, тонкая работа не терпит поспешности и сильных эмоций. В такие минуты отца можно было расспрашивать о самых разных вещах, включая те, за которые еще днем мог влететь основательный, отпущенный тяжеленной отцовской рукой подзатыльник.

— Железный лес?.. хмурился отец, работая над очередной игрушкой. — Чего это тебя Ярнвид заинтересовал, подменыш ты дикий? Опять проказу какую придумал? С Железным лесом не шутят. Запомни и на носу у себя топором заруби. Когда в Железный лес идут, на алтаре свечку ставят Бессмертному Человечеству, а если приходят в целости — еще две.

Знал Гензель и то, что ответы отца в таком настроении частенько бывают многословными. Нужно лишь выжидающе помолчать или задать пару невинных вопросов — и отец рано или поздно, сам того не замечая, примется рассказывать, ощипывая очередную деревяшку и глядя лишь на нее:

— Был у меня приятель, де Фризом звали, а по имени — Хуго. Угольщик. Зачастил в Железный лес по своим делам, хотя ему сорок раз было говорено: не лезь. Но того всю жизнь тянуло туда, куда не велено. «Я, — говорит, — при удаче. Все деревья в Ярнвиде знаю, сколько их там есть. Каждую опасность разумею и никогда не рискую лишний раз, вот отчего всегда домой возвращаюсь». А Железный лес самоуверенных не любит. Он таких испытывает, черту, стало быть, определяет… Да так, что, как наиграется, сам же и ломает. Не любит он слишком слабых и слишком сильных — тоже… А ну сиди не вертись, Гензель, лошадиное отродье! Сам речь завел — теперь слушай, что с людьми бывает, которые старших не слушают и на себя слишком уж надеются…