Гений. Оплот

Юджин переходил от одного вопроса к другому, снова и снова пытаясь распутать этот гордиев узел. Взять хотя бы дом Анджелы, который представлялся ему таким милым и чистым, когда он впервые вошел в него; теперь на него легла тень, и эту тень набросил он сам. Но так ли уж он виноват? – продолжал рассуждать Юджин. Теперь уже не оставалось ничего, что он принимал бы за истину. Он метался в заколдованном кругу. Это ли истина? Или это? Или вот то? Но ответа не было. Жизнь казалась неразрешимой загадкой. Иногда она заставляла его стыдиться своих поступков. Вот и сейчас он сгорал от стыда. И вместе с тем спрашивал себя, в самом ли деле он должен чего-то стыдиться. Может быть, это глупо? Разве мы живем не для того, чтобы жить, а для того, чтобы мучить себя упреками? Ведь не он создал заложенные в нем страсти и желания.

Юджин распахнул настежь ставни, и его ослепило сияние яркого дня. За окном все зеленело, цветы распустились во всей своей красе, деревья отбрасывали прохладную тень. Щебетали птицы. Гудели пчелы. В воздухе стоял запах сирени.

«Бог ты мой! – воскликнул Юджин, вскидывая руки над головой. – Как хороша жизнь. До чего она прекрасна!..»

Юджин глубоко вдохнул в себя воздух, насыщенный ароматом цветов. Если бы можно было всегда так жить – вечно, вечно!

Он обтерся холодной водой, оделся, выбрав мягкую сорочку с отложным воротником и темный галстук, и вышел из комнаты бодрый и свежий. Анджела уже встала и ждала его. Лицо ее было бледно, но вся она светилась какою-то грустной красотой.

– Полно, полно, – сказал он, ласково взяв ее за подбородок. – Ну что это!

– Я сказала всем, что у меня болит голова, – шепнула она ему. – Она у меня действительно болит. Ты понимаешь?

– Я понимаю твою головную боль, – рассмеялся он. – Но все будет хорошо, очень, очень хорошо. Какой чудесный день, правда?

– Прекрасный, – грустно ответила она.

– Не горюй, – настойчиво повторил он. – Полно терзаться, все будет чудесно.

Он подошел к окну и выглянул в сад.

– Твой завтрак будет сейчас готов, – сказала она и, пожав ему руку, исчезла.

Юджин вышел из дому и направился к гамаку. Теперь, очутившись среди простора лугов и полей, он испытывал такое наслаждение, такую радость, что от его тревог не осталось и следа. Эти мощные, вечно юные силы обновленной природы, которые он ощущал вокруг себя, заставили его позабыть свой страх перед злом и нравственным падением, страх, которому так легко поддаются смертные. Юджин чувствовал, что молодость и любовь оправдывают все, особенно при взаимном влечении. Почему было ему не взять Анджелу? Почему им не принадлежать друг другу?

Когда Анджела позвала его завтракать, он с большим аппетитом съел все, что она ему приготовила. Он держался с ласковой непринужденностью победителя, Анджелу же, подобно человеку, пустившемуся в опасное плавание, томили страх и неуверенность. Она подняла парус, но куда плывет она, к какой пристани прибьет ее челн? Что сулит ей судьба – смерть на дне озера или блаженство с Юджином в его нью-йоркской студии? Будет ли она жить и познает счастье, или ее ждет смерть и черная загадка небытия? Существует ли ад, как уверяют проповедники, это страшное обиталище погибших душ, воспетое поэтами? Она смотрела на тот же мир, который Юджин находил таким прекрасным, и в самой его красоте ей чудилась опасность.

А между тем ей предстояло еще много-много таких дней. Несмотря на все ее тревоги, запретный плод, которого она однажды вкусила, теперь казался сладостным и соблазнительным. Как только они с Юджином оставались вдвоем, волнение снова охватывало их.

Днем она предавалась своим опасениям, но наступала ночь, в небе загорались звезды, веяло упоительной прохладой, и, покорная зову страсти, Анджела забывала все свои муки. Юджин был ненасытен, она стосковалась по ласке. Малейшее прикосновение его было подобно искре, упавшей на трут. Она уступала ему, твердя, что не уступит.

Родные Анджелы пребывали, конечно, в блаженном неведении. Анджеле казалось удивительным, что самые стены, которые видели ее с Юджином, не кричат о ее падении. В том, что им удавалось много времени проводить наедине, не было ничего странного, так как ухаживания Юджина всячески поощрялись – ради нее же, – но Анджелу даже пугало, что ее грех оставался необнаруженным: то, что можно было объяснить лишь случайностью, представлялось ей зловещим предзнаменованием. Что-то непременно случится, шептал ей какой-то недобрый голос. Ей не хватало смелости, которая была бы под стать ее страсти и в которой она так нуждалась.