– А может, хамить не будем тут при исполнении? – спросил он сержанта.
Тот обиделся: Аркадий забыл школьную дружбу и не хочет говорить с ним по-человечески, назвав хамством вполне безобидные слова. Нет, на самом деле Клюквин, конечно, понимал, что это, в общем-то, хамство, но хамство в разумных пределах, позволенных ему именно при исполнении, и оправданное тяжелой службой.
– Не нравится – до свидания, – коротко сказал он Аркадию.
Тут вступил Евгений.
– Евгений видел, – сказал Евгений, – что на самом деле Сергею очень хочется пустить Аркадия. Ведь это красиво: смотреть, как молодой мужчина говорит через решетку с девушкой, которую любит. Сергей хотел пустить Аркадия, но мешала служба. Но, с другой стороны, эта служба надоела, потому что нет такой службы, которая не надоедает. С еще одной стороны, он привык все делать не по службе, а по разумению. Поэтому иногда ему хотелось для разнообразия поступить в соответствии с уставом. С добавочной стороны, он уже не знал, что соответствует уставу, а что не соответствует. И вдруг ему нестерпимо захотелось пустить Аркадия без рассуждений об уставах. И увидеть чужое счастье. И радоваться, что оно из-за него. Поэтому он сказал: ладно, проходи.
– Кто сказал? – Клюквин снял взмокшую фуражку и потер ладонью свой мальчишеский, выгоревший на солнце белесый ежик, ошалело глядя на Евгения. – Аркань, это кто такой?
– Это мой брат. Странновато выглядит, но он, как бы сказать… Телепат! – вдруг вырвалось у Аркадия. – Он твои мысли угадывает!
– Ничего он не угадал, я тебя пускать не собирался.
– Это тебе кажется, Серега! Про любовь мечтал?
– Я?!
Клюквин сгоряча хотел возразить, но осекся. Сказать, что не мечтал? Но какой же мужчина в возрасте двадцати восьми лет не мечтает о любви? Он что, больной? Импотент? Или, прости господи, человек не той ориентации? Хотя, говорят, у людей не той ориентации тоже бывает любовь, но она, само собой, не такая, она грязная и извращенная. А он вполне нормальный, и мечты у него нормальные.
– Мечтал, – сознался Сергей.
– Служба надоела?
– А кому не надоест, я почти сутки на дежурстве.
– Счастье хочешь устроить другим людям?
И опять все смешалось в голове Клюквина. Пронеслись в ней пионерские песни, которые он в своем детстве уже не пел, но успел послушать, обрывки каких-то мультфильмов с улыбчивыми львятами и добрыми удавами, а потом вдруг возникла голая невеста в белом платье. То есть Сергей видел ее в свадебном платье, что для него, еще неженатого, было заманчиво, но каким-то образом одновременно и голой, с готовностью возлежащей на постели, и это было еще заманчивей.
– Ну, предположим, – осторожно произнес Сергей.
– Вот я и говорю, он все твои мысли угадал. Хочешь еще?
Сергей испугался.
Мысли, которые до этого Евгений
Ему стало совсем жарко, пот ручейком пролился со спины в ложбинку меж крепкими ягодицами, и Сергею показалось, что даже и это двусмысленное происшествие Евгений каким-то чудом угадает, разглядит, всем расскажет, этим Клюквина опозорив.
– Быстро! – сказал он Аркадию. – Пять минут, я засекаю!
И Клюквин стукнул ладонью по своим часам.
Аркадий тут же юркнул в прохладное полутемное помещение.
– Можешь с ним, – сказал Клюквин Евгению, не желая оставаться с ним наедине.
В коридоре было тускло, а в камере, где содержалась Светлана, еще тусклее: стеклянный колпак, закрывавший лампочку, был нарочито синим, чтобы все, кто сюда попал, сразу понимали, что прежняя жизнь временно кончилась, и не сопротивлялись, не создавали препятствий работе полиции.
Светлана стояла у решетки, взявшись за прутья руками. Аркадий подошел, тоже взялся за прутья, сказал:
– Привет.
– Привет! – Светлана ободрила его улыбкой, будто не она находилась в заключении, а Аркадий.
– Здравствуйте, – сказал Евгений. Достал коробочку и начал туда наговаривать, глядя на Светлану: – В жизни эта девушка оказалась еще лучше, чем на фотографии, несмотря на плохое освещение. Евгений смотрел на нее и понимал, что она лучшая из всех, кто ему встречался. И никогда он не встретит лучше ее. И он вздохнул с облегчением.
– Почему? – засмеялась Светлана, которая, похоже, не удивилась странному человеку.