Generation Икс

СКОРОПОСТИЖНАЯ НОСТАЛЬГИЯ:

тоска по недавно прошедшему: «Боже, все было так хорошо еще на прошлой неделе!».

Как-то вечером мама вышла на террасу в розовом сарафане с полным бокалом лимонада в руках. Отец подхватил ее, и они закружились под самбу; бокал оставался у нее в руке. Она взвизгивала, но было видно, что ей приятно. Мне кажется, удовольствие от танца обостряла опасность разбить бокал. Стрекотали сверчки, за гаражом гудели провода высоковольтной линии. И вдруг я увидел своих родителей молодыми и услышал эту тихую, словно небесную музыку, далекую, чистую, ускользающую, исходящую из неведомого места, где всегда лето, где красивые люди танцуют, и куда, даже если очень захочется, невозможно позвонить по телефону. Вот что для меня Земля.

Да, кто бы мог подумать, что Тобиас способен на такое? Придется нам пересмотреть свои оценки.

– А теперь рассказывай – ты же обещала нам историю, – говорит Тобиас Элвиссе, которая, похоже, слегка растеряна, словно должна выполнять условия пари, которое легкомысленно заключила.

– Хорошо, хорошо, расскажу, – кивает она. – Клэр говорила мне, что вы иногда рассказываете истории, так что мне не грозит прослыть дурочкой. Только чтоб никто не острил, ладно?

– Э-э, – говорю я. – Это всегда было нашим основным правилом.

СМЕНИ ЦВЕТ

Элвисса начинает рассказ:

– Эту историю я назвала «Мальчик с глазами колибри». Пожалуйста, откиньтесь назад и расслабьтесь. Она начинается в Таллахасси, Флорида, где я росла. Жил по соседству мальчик Кертис; он был лучшим другом моего брата Мэтта. Моя мать называла его Кертис-лентяй, потому что по жизни он вечно «тормозил»: говорил мало, но постоянно молчаливо жевал квадратными челюстями сандвичи с болонской колбасой, а когда у него появлялось такое желание, дальше всех отбивал бейсбольный мяч. Молчал он классно. И был хорош во всем. Я, разумеется, безумно влюбилась в Кертиса с того самого момента, когда грузовик с нашими вещами подъехал к нашему новому дому и я впервые увидела его – он лежал на соседней лужайке и курил сигарету; увидев эту картину, моя мать едва не лишилась чувств – ему, вероятно, не было и пятнадцати. Я сразу же начала подражать ему во всем. Внешне – я скопировала его прическу (что чувствуется и по сей день), неряшливую майку, немногословность и походку пантеры. Брат последовал моему примеру. Я и сейчас уверена, что лучшую часть наших жизней мы прожили вместе, гуляя по нашему району, так почему-то и недостроенному. Мы играли в войну внутри этих длинных домов, обжитых пальмами и ризофорой, и даже всякой мелкой живностью: в розовых ваннах на ложе из листьев лежали робкие броненосцы, во входную дверь, открывающуюся прямо в жаркую белую ширь залива, влетали и вылетали воробьи; окна затеняли испанские дымчатые мхи. Мать, разумеется, цепенела при одной мысли об аллигаторах, но Кертис-лентяй заявил, что уложит любого из них, если тот попытается напасть на меня. Естественно, с той поры я с нетерпением ждала появления этого хищного чудища.

В наших «войнушках» я всегда была сестрой Мейерс и должна была перевязывать раны Кертиса, которые с течением времени стали подозрительно часто концентрироваться в области паха и нуждаться во все более изощренном лечении. То, что некогда было спальней в глубине Забытого района, стало нашим походным госпиталем. Мэтта посылали домой за пайком – пакетиками воздушного риса и соленых палочек. Тем временем я должна была исполнять ритуальные лечебные процедуры, связанные с очередной раной Кертиса. Названия процедурам он придумывал под влиянием своего пристрастия к чтению бульварных книжонок: «Трипольский массаж – батончик-херши» или «Грязевые ванны ханойской красотки». Кертис читал только журнал «Солдат удачи»; названия этих процедур ничего мне не говорили, и только много лет спустя стали вызывать смех, когда я вспоминала наши «войнушки».

В этой сказочной, болотистой комнате я потеряла девственность, но проделано это было так нежно, что даже сейчас я считаю себя счастливее многих знакомых женщин, чьи рассказы о дефлорации мне доводилось слышать. Я была привязана к Кертису, как только способна привязаться девочка-подросток. Когда его семья переехала (мне было пятнадцать), я не ела две надели. Разумеется, он даже не черкнул мне открытки – да я и не ждала, это было не в его стиле. Без него я долго ходила как потерянная. Но жизнь шла своим чередом.

Прошло, должно быть, лет четырнадцать, прежде чем воспоминания о Кертисе обрели статус безболезненных; лишь изредка их вызывал знакомый запах пота в лифте или вид крепких мускулистых мужчин, чаще всего парней, что стоят на автострадах с картонками в руках, на которых написано: «Работаю за еду».

Но вдруг несколько месяцев назад со мной произошло здесь, в Палм-Спрингс, нечто необычайное.