Генеральская дочка

По первому впечатлению – флегматичный, Илья Петрович на самом деле был нрава жесткого и неукротимого. Недаром он любил, предваряя рассказы об охотничьих подвигах и демонстрацию коллекции ружей, процитировать строки поэта Некрасова. «Много у нас лесов и полей, – распевно начинал генерал, – много в Отечестве нашем зверей…» И заканчивал с нажимом, возвышая голос и поднимая кверху указательный палец правой руки: «Нет нам запрета по чистому полю тешить степную и буйную волю!»

Запретов Илья Петрович не признавал, волю свою – быть может, и не степную, но очень и очень буйную – считал решающей во всем. Тому, кто попадал в оружейную комнату, приходилось стоять покорно и выслушивать пояснения хозяина, пока генерал или не уставал, или кто-то из его людей не сообщал, что либо подан обед, либо можно идти на причал смотреть, как починили сломавшийся гидроцикл, либо – на конюшню проверять работу конюха. Причем сообщавший рисковал навлечь на себя гнев. Илья Петрович не любил, когда его прерывали.

Ружья были для Ильи Петровича сродни женщинам. Он брал их с нежностью и страстью. Гладил. Прицеливался. Обнюхивал, и ноздри Ильи Петровича дрожали.

– Вот, извольте оценить тройник германской фирмы «Зауэр», – обращался Илья Петрович к очередной жертве, покорно стоявшей посреди оружейной комнаты и чувствовавшей себя в полной власти генерала. – Здесь курок нарезного ствола взводится не вместе с курками дробовых стволов, а отдельно, когда это нужно, так что без надобности курок нарезного ствола не функционирует. Взвести этот курок можно поворотом рычажка, расположенного под ствольной колодкой, возле спусковой скобы, вот тут, видите, слева. И при взведении курка спусковой механизм его переключается на один из спусковых крючков…

– Папа! – слышался голос Маши. – Папа! Ты где?

– … а повернуть рычажок можно левой рукой, не отнимая приклада от плеча. У меня такие тройники двух моделей. Эта, более старая, не лишена недостатков. Так, перевод механизма после пульного выстрела на дробовой неудобен…

– Папа! Чай готов!

– Но фирма выпустила после 1918 года модель, вот она, в которой все недостатки учтены и более не причиняют неудобств…

– Папа!

Маше нарушать священнодействие разрешалось.

– Пойдемте, пойдемте! – Илья Петрович ставил ружье в шкаф, запирал створки, брал гостя за плечо и выводил из оружейной комнаты. – Вот ведь немцы! – продолжал он, запирая комнату на ключ и пряча ключ в карман. – Войну проигрывают, а ружья для охоты делают. Это такой народ… Я вам скажу так: немцы – основа Европы, прочие народы существуют лишь в качестве дополнения к ним.

– Э-э… – пытался что-то сказать гость, но генерал говорить тому не давал, продолжая свои рассуждения о Европе и немцах, вел гостя пить чай.

Илья Петрович любил пускаться в философию, но предпочитал делать это в кругу людей проверенных. Людям случайным, попавшим к нему в дом волею обстоятельств, доставалась лишь малая толика его умственных построений. Лишь тем, кто был генералом отмечен как доброжелательный оппонент – Илья Петрович любил, чтобы с ним спорили, соглашаясь, – дозволялось услышать его откровения во всей их непричесанной стройности.

Не соглашаться по существу, в принципах и истоках мог только тот, кто вместе с Ильей Петровичем стоял у истоков создания товарищества, ныне также – отставник, полковник Дударев. Полковник всегда рубил сплеча. Он прямо, в лицо, говорил генералу, что философия его вторична, банальна, что нахватал он отовсюду по чуть-чуть и теперь из винегрета делает отбивную.

Но Дударев был не только и не столько соратником Кисловского по службе. Истории их семейств, как считал Илья Петрович, причудливым образом пересекались многие десятилетия.

Так, был он убежден, что когда сто с лишним лет назад жандармский полковник Кисловский Николай Александрович арестовывал, а потом склонял к сотрудничеству с охранкой студента Дударева Семена, из разночинцев, то тот Дударев и был предком полковника, а жандарм – соответственно предком его собственным.

Про жандарма Кисловского и студента Дударева Илья Петрович узнал из построенного в жанре мемуара романа. В романе далее был и выписанный в лучших традициях слезоточительной литературы эпизод, в котором студент, осознавший степень своего падения, решает убить жандарма, но к этому времени уже влюблен в очаровательную слушательницу высших женских курсов и, к ужасу своему, узнает, что ненавистный жандарм и отец курсистки – одно и то же лицо. Вот этот эпизод умилял Илью Петровича более прочих. Он перечитывал его много раз. Глаза увлажнялись. Отложив книгу, генерал доставал немалых размеров носовой платок и высмаркивался. Так громогласно, что лежавшая на каминной доске в его кабинете бутылка с военным кораблем внутри, подарок друзей-моряков, откликалась и издавала легкое гудение.