Генеральская дочка

– Тебя, Илюха, тебя, – спокойно произнес Никита Юрьевич. – Ты распух от денег, вокруг тебя одни холуи. Но я – не холуй. И от холуев терпеть ничего не намерен. Прапора твоего я бы даже простил, но говорит он то, что ты ему позволяешь. Поэтому ты должен передо мной извиниться, Шеломова наказать как скажу, а уж я тогда подумаю – мир или нет? Понял?

Илья Петрович мало понимал, что ему говорит Никита Юрьевич. Какие такие холуи? Что значит наказать Шеломова? В чем вина прапорщика? что-то сказал, что-то такое, что не понравилось? Ну с кем не бывает! Сам полковник не ангел!

– Не понял! – ответил Илья Петрович. – А понял лишь, что ты, Никита, залез в бутылку. Не вылезешь сейчас же, пеняй на себя!

Дударев помолчал и снова послал Илью Петровича, теперь – в голос.

И тут Илья Петрович обиделся. Окончательно и бесповоротно. Настолько, что подслушавшему из-за розовых кустов Лешке стало ясно, что сейчас лучше на глаза генералу – обида у Ильи Петровича проявлялась в самых непредсказуемых буйствах – не попадаться. Лешка нашел на пристани Сашку и поведал об услышанном. Сашка, задумчиво плевавший в воду, сказал, что полковнику давно пора надавать хорошеньких. Ведь, только взглянув на его вечно всем недовольную физиономию, становится ясно, что такие вот полковники и хотели покорежить всю Сашкину жизнь, когда после одной из спецопераций в Чечне Сашку и нескольких его сослуживцев арестовали за убийство якобы безоружных, мирных жителей и Сашке светил суд присяжных, да отмазал генерал Кисловский, забрал с собой; но Лешка слышал эту историю много-много раз, его самого отмазывал Илья Петрович, Илье Петровичу отмазать нужного человека было раз плюнуть, а расстрелял ли этот человек каких-то там «чехов» или трахнул не ту «телку» – без разницы; но Лешка Сашку не перебил, выслушал до конца, а когда Сашка замолчал, Лешка, оглядывая водную гладь, далекие берега, темнеющее небо, вздыхая полной грудью, проникаясь великолепием природы, сказал:

– …!

– Ну, – согласился Сашка.

Генерал же вернулся к гостям. Милицейский подполковник и Захар Ионович выпивали одну за другой. Маэстро Нино давно уже не управлял обедом: окруженный дамами, он пытался быть любезным. Илья Петрович был настолько зол, что – лишь отметив, как раскованно двутельный адвокат шутит с Машей, – присоединился к Захару Ионовичу и милицейскому подполковнику, выпил с ними, закусывать не стал, дал знак сервировать чай-кофе, подавать бренди и сигары.

5

Остаток вечера Илья Петрович провел в пасмурном расположении духа. Обстоятельство это было отмечено некоторыми гостями, но они, как и большинство, будучи объевшимися и под воздействием винных паров, старались веселиться по полной программе. Дамы, по обыкновению, требовали танцев и танцы свои получили. Одна из дам, в обнимку с партнером, медленно, кругами двигалась по паркету столовой, в то время как прочие высыпали из дома и отплясывали возле, под громкую музыку, прищелкивая пальцами, заманивая к себе представителей сильного пола, которые поначалу держались настороженно, но потом начали просачиваться в дамское вибрирующее сообщество и к повизгиваниям на высоких тонах добавились удалые выкрики и уханье.

Маша за происходящим наблюдала с нескрываемым любопытством и даже собиралась включиться в танец, но поймала внимательный взгляд отца, от соблазна удержалась, отправилась к себе, безуспешно пыталась читать, заснула над книгой.

Далеко за полночь, после разъезда гостей, приняв прохладный душ, Илья Петрович собрался проследовать в спальню управительницы. Он чувствовал себя несправедливо обиженным. Любовные объятия должны были снять напряжение, но, уже взявшись за ручку всегда для него готовой открыться двери, Илья Петрович услышал доносившиеся от пристани крики. Готовность к любви тут же покинула генерала, и через некоторое время в кабинет к Илье Петровичу с экстренным докладом явился Шеломов.

Доклад, как обычно, был краток. Получалось, что братья Хайвановы, дождавшись захода солнца, отправились на вёсельной лодке вверх по течению, туда, где к реке выходила узким клинышком земля генеральского обидчика, и там, без всякого предупреждения, были обстреляны полковником из дробовика. Шеломов докладывал, что намерения у братьев были самыми что ни на есть мирными и хотели они лишь проверить ловушку на раков, умалчивая, что на самом-то деле они собирались подпилить столбики кривеньких полковничьих мостков.

Никита Юрьевич стрелял дважды. Оба заряда достались Лешке. Ранения были не столь серьезны, но генерал приказал Шеломову везти раненого в областную больницу и к управительнице этой ночью не пошел. Более того, Илья Петрович на нее грубо накричал, когда она, также встревоженная криками и суетой, попыталась узнать – в чем же дело.

Почти на рассвете Илья Петрович приказал приготовить себе шоколаду, плеснул в чашку полрюмки коньяку и задумался. Мысли его были тяжелыми. Приказав постелить себе в кабинете, Илья Петрович лег – что случалось крайне редко – на диванчике, а поутру самолично вызвал двутельного адвоката. Двутельный не замедлил явиться.