Генерал В. А. Сухомлинов. Воспоминания

После выздоровления его судили и приговорили к смерти. Я смягчил наказание, и он отправлен был в ссылку. По дороге поезд был остановлен, и офицера похитили. Но сил у него не хватило уйти далеко, и в ближайшей деревне он был вновь арестован. Что было с ним после того, я не имел возможности проследить.

Что касается второго офицера-бунтаря, то ему удалось бежать за границу.

В Киеве как все ведомства, так и я были озадачены бунтом, в особенности, разумеется, жандармы и охранное отделение. Пропаганда и подготовка велись осторожно, с большим искусством, поэтому никаких признаков готовившегося бунта не обнаруживалось. Правда, до этого еще я обратил внимание инспектора инженерного ведомства, великого князя Петра Николаевича, на то, что в корпусе саперных офицеров обнаруживается вредное направление, которое объясняется влиянием одного штаб-офицера Военно-инженерной академии и училища на молодой и юный состав обучающихся. Но что это зашло уже так далеко, никто верить не хотел. Однако, как и всегда в чрезвычайно важных случаях, жандармы и охранка прозевали. Предпринятое и чрезвычайно заботливо веденное расследование в дальнейшем затронуло известные круги в Петербурге.

Арестов произведено было много. Отдано было приказание, чтобы у нижних чинов, возвращавшихся с винтовками в казармы, проверялись стволы, и арестовывали только тех, у кого оказывался в дуле пороховой нагар, как признак того, что этот солдат стрелял.

Следствие велось энергично. Состоялся суд, и к смертной казни приговорено было одиннадцать человек. Приведением приговора в исполнение, этим апофеозом саперной трагедии, завершился первый опыт вооруженного восстания.

Чем ближе подходил конец маньчжурской кампании, и масса раненых и больных, равно как и дезертиров, возвращалась домой, тем труднее становилась задача поддержания надлежащей дисциплины в гарнизонах с ослабленным донельзя командным составом.

Благодаря системе пополнения рядов Маньчжурской армии, возвращавшиеся к своим частям нижние чины играли роль своего рода инфекции. С побывавшими на войне солдатами, и в особенности с вернувшимися со знаками отличия, вообще справиться было труднее, нежели с нижними чинами мирного положения. Первые серьезные выступления в моем округе стали проявляться в течение 1906 года, когда частью деморализованные полевые войска начали прибывать оборванными, голодными и из-за неудач павшими духом и утомленными. Они являлись благоприятной почвой для революционной пропаганды, в разных местах возникшей и стремившейся непосредственно к ниспровержению монархической власти. Армия заражалась политикой. Судить об этом отчасти можно было по 10-му армейскому корпусу в Харькове. Развал не во всех полках был одинаков. Прежде всего нарушен был порядок в Тамбовском пехотном полку. Поэтому я лично посетил именно этот полк, и, как ни тяжело мне было, привет полку по поводу его возвращения домой вышел не очень для него радостный.

24 марта 1906 года я отправился в Харьков. Объехав батальоны по фронту и в обычной форме пожелав им благополучного возвращения на родину, я перешел затем к острой филиппике: указал им на то, что радоваться возвращению домой имеют право только те, которые до последней минуты останутся вне подозрения в нарушении ими присяги, принесенной под сенью полкового знамени. С начальствующим персоналом мне пришлось говорить еще определеннее и строже, в силу того, как метко выражался Драгомиров, что в таких случаях «рыба воняет прежде всего с головы».

Глава XIV. Клейгельс в роли генерал-губернатора

С уходом Драгомирова состоялось опять разделение ведомств – военного и гражданского. Я вступил в исполнение обязанностей командующего войсками, а через некоторое время генерал Клейгельс, петербургский градоначальник, назначен был киевским, подольским и волынским генерал-губернатором. Меня же не утверждали даже в должности, как позднее выяснилось, потому, что это место предназначалось для генерала Куропаткина, по окончании войны с Японией. После благоприятного исхода этой кампании он объединил бы обе должности. Меня предполагали назначить в Варшаву, а Клейгельса – лишь временно генерал-губернатором, в каковой должности он принес массу вреда. Но судьба решила иначе.

Дом командующего войсками, в котором я поселился с новым назначением, выстроили по плану такой замечательной хозяйки, как Софья Абрамовна Драгомирова. Семья у Михаила Ивановича была большая, и для всех имелся на втором этаже свой угол. Для удобного сообщения существовала подъемная машина, необходимость которой вызывалась раной в колено, полученной Михаилом Ивановичем на Шипке во время турецкой кампании. В нижнем этаже находились большая зала, гостиные, столовая, приемная, кабинет и гардеробная комната, ванна.