Генерал Самсонов

- Какие там причины! - отмахнулся Артамонов. - Мы готовы были лечь костьми, - эту нашу готовность нельзя сбрасывать. Непременно сообщить командующему о высоком духе войск. Я уже послал донесение, а вы подтвердите: нам противостояла целая дивизия...

- Прошу прощения, - заметил Душкевич. - По нашим сведениям, в Сольдау были два полка. Я об этом доложил Алексею Михайловичу.

- Что? Откуда два полка? - удивился Артамонов. - Помилуйте! Нет, я совершенно определенно знаю - дивизия! Разведка перехватила германский телефонный провод. Вот он подтвердит, - Артамонов поглядел на Ловцова.

- Да, дивизия.

Крымова покоробила покорность Ловцова, с которой тот врал.

- Ну так что? Дивизия или все же два полка, - спросил Крымов у Душкевича.

- По нашим сведениям, два полка, - повторил Душкевич.

- В данном случае это не очень важно, дивизия или два полка, примиряюще произнес Ловцов. - Еще будет возможность это выяснить.

- Надо выяснить! - сказал Крымов, одерживая себя. - Я еду к Роопу в Генрихсдорф... Кстати, там базировались цеппелины. Помните? пленный капитан говорил, что в Сольдау два полка?

Он показывал, что не верит Артамонову, даже больше - что Артамонов врет. В этом не было сомнений - мелко, бесцельно врет, лишь бы преподнести движение корпуса почти как битву народов. Все поняли смысл и, главное, суть крымовских слов. Артамонов расставил руки, наклонил голову набок и с досадой улыбнулся, раскрыв рот, словно говорил: "Э-э!" Ловцов с безучастным видом отвернулся. Душкевич взял Крымова за руку, стал советовать не ехать автомобилем, а взять лошадей и в сопровождение двух - трех конвойцев.

- Я провожу господина полковника, - сказал Пфингстен. Крымов вышел из зала и вымолвил вполголоса:

- Ну каков Мальбрук! Ты, Пфинготен, где-нибудь еще видывал таких?

* * *

10 августа, когда все корпуса второй армии беспрепятственно продвигались в глубину Восточной Пруссии, начиная верить в повальное бегство германцев, у деревни Орлау передовой полк пятнадцатого корпуса, 29-й Черниговский, натолкнулся на сильное сопротивление.

После полудня полк стал занимать лежащую в лощине деревню и после небольшой перестрелки с германским арьергардом без труда занял ее.

Командир третьей роты штабс-капитан Соболевский с надеждой смотрел на остаток дня. Нужно было дать людям отдохнуть, напечь каких-нибудь лепешек, ибо в Нейденбурге полк не успел разжиться хлебом. И еще - раненых было мало, три человека с царапинами.

Соболевский вызвал артельщика и фельдфебеля отдать необходимые распоряжения.

Денщик во дворе разогревал самоварчик; в комнате было чисто и уютно. Солнце ярко освещало все углы, поблескивало на резных дверцах дубового буфета с толстощекими жизнерадостными фигурками купидонов. Артельщик вернул Соболевскому ротные суммы, которые тот давал на сохранение перед боем, командир вынул из бумажника две двадцатипятирублевые кредитки - на покупку муки.

- Не у кого, все поутекали, - сказал артельщик, беря деньги.

- Чтоб муку достал, - велел Соболевский. - Хватит нам ждать манны небесной. Не достанешь - пойдешь в строй.

- Достану, Николай Иванович, - уверил артельщик.

- Теперь ты, - продолжал Соболевский, обращаясь к фельдфебелю. - Брать из имущества жителей без разрешения офицеров безусловно воспрещаю. Солдат не разбойник. А мародеров - полевому суду. Все спиртные напитки немедленно выливать, посуду - разбивать.

- Так точно, ваше благородие! - ответил фельдфебель. - Не допустим.

Вошел денщик Соболевского, с усмешкой сообщил, что к ним приехал полковой священник.

- Чего смеешься? - спросил командир. - Пойди приведи отца Георгия... Нет, я сам встречу. А вы - ступайте.

Он вышел во двор без фуражки, с расстегнутым воротом, по-свойски.

Из самоварной трубы бойко валил уютный дым. Вдоль красной кирпичной стены скотного сарая порхала бабочка-траурница, то поднималась, то опускалась.

Он мимолетно вспомнил Полтавский кадетский корпус, тихую Ворсклу, окруженную длиннокосыми вербами, белые косынки хохлушек.

Из сарая доносилось мычание. Простая жизнь, похожая на российскую и все-таки совсем чужая, окружала Соболевского в этом чистом дворе с кирпичными постройками.

Отец Георгий благословил его крестным знамением, улыбался. Все любили полкового священника, уже старого и лысого, за добрую душу, звали Батей; был Батя азартным картежником, играл в гарнизонном клубе в штосс и еще сильнее увлекался садоводством в своем саду.

- Здравия желаю, батюшка, - сказал штабс-капитан. - Заходите, чаю попьем, сегодня же воскресение.

- У тебя сухари? - спросил Батя. - От сухарей у меня зубы болят.

- Бисквитами угощу, - пообещал Соболевский. - Что новенького, отец?

Он вдруг поморщился, а священник втянул голову в плечи - в воздухе засвистела граната и разорвалась где-то рядом.

- Что это такое? - спросил Батя. - Как с тобой чай пить, ежели у тебя война идет?

- Это случайный, - ответил Соболевский. - Или наши батарейцы прицел не тот поставили.

Священник посмотрел в небо. Вновь было тихо, бабочка-траурница все порхала во дворе.