Генерал Самсонов

- Яков Григорьевич шел на год старше меня, - громко и добродушно вымолвил Самсонов. - Выдающийся был воспитанник. За успехи имя его занесено золотом на мраморные доски.

Он не мог позволить, чтобы сегодня, в храмовый праздник Николаевского кавалерийского училища, вспоминалось недоброе. Ибо здесь, на окраине империи, главная сила - это вера и долг.

- Живой труп, - тихо, только для мужа повторила Екатерина Александровна.

Тем временем Жилинский исчез с полотна, как будто его не было, будто приснился.

Где ты теперь, Яков Григорьевич? Что вспоминаешь нынче в светлый училищный праздник? Разве не вспомнишь, как шестнадцатилетние юнкера присягали Отечеству и многие из них нашли могилу на Кавказе, в Трансильвании, под Чок-Тепе, Плевной, Мукденом.

Фильмы закончились, и в зале снова стало светло. Адъютант Головко отворил жаркое окно, держась руками за обе створки наподобие креста, выглянул в окно и объявил:

- Песельники пришли. Велите показать, Александр Васильевич,"Бородино" воспитанника Николаевского училища поручика Лермонтова?

Самсонов кивнул, подошел к окну. Увидев его, песельники, казаки в форме Семиреченского казачьего войска, грянули "Бородино".

При первых словах "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана", каковые были пропеты с мужественной скорбной возвышенной интонацией, Самсонов вперился взглядом в казаков и отрешился от всего.

Он был военный человек, был обязан желать воевать и по опыту знал, что рядом с этим желанием - долгом всегда идет смерть, а значит, должен был желать себе смерти.

"Бородино" поручика Лермонтова было песней про Самсонова. Когда доходили до этого:

Полковник наш рожден был хватом,

Слуга царю, отец солдатам,

Да жаль его. Сражен булатом,

Он спит в земле сырой,

становилось горячо в груди.

Но вот голоса дружно повели:

И умереть мы обещали,

и Самсонов почувствовал могучую силу, которая делала его выше смерти и приближала к Богу.

Командующий был растроган, и присутствующие отводили глаза, испытывая неловкость, словно считали, будто власть, которой обладал Самсонов, лишала его человеческих чувств.

Началось лето 1914 года. Мало кому могло придти в этот знойный мирный день, отмеченный праздником одного из самых почитаемых русских святых, что нужно вникать в содержание исполняемых песен. Разве что девяностолетнему отставному войсковому старшине Квитке, участнику туркестанских походов Скобелева, потерявшему в них левую руку.

Этот старик подошел к Самсонову, обнял единственной рукой широкую спину командующего и ткнулся лицом в его плечо, бормоча что-то благостно-патриотическое из времен покорения края.

Адъютант изготовился оттеснить скобелевского инвалида, но командующий показал: не надо, - и оставил старика рядом с собой слушать песени.

От Самсонова через этого Квитку потянулась вдаль, в глубину, к мертвым, какая-то нить, и все присутствующие, даже местные знатные мусульмане в шелковых халатах, выразили друг другу понимающими взглядами и улыбками уважение чувству командующего.

Александр же Васильевич Самсонов увидел, как чтут воинскую традицию, и, не замечая некоторой картинности момента, повернулся к Екатерине Александровне и будто вовлек ее в этот вечнозеленый сад русского воинства. Но взгляд ее в этот миг почему-то был направлен на адъютанта Головко, а потом жена сдержанно улыбнулась, показала, что будет рядом, но не хочет вмешиваться в офицерское действо. "Она моложе на целое царствование, подумал Самсонов. - Велинский уже был мертв, а ее на свете еще не было".

Его товарищ по Николаевскому кавалерийскому Велинский погиб в августе, в Болгарии, через полтора месяца после выпуска, был зарублен турками в ущелье между Новачином и караулкою Дербент возле орудий. С ним пали Данилевский и Назимов из выпуска Жилинского.

Вспоминая их, Самсонов после балканской военной хроники почувствовал какую-то сдавленность в груди. Отчего? Нет причин тревожиться Александру Васильевичу. Покой на южных границах державы, покой в доме, покой в душе. И даже если выйти из этих трех домов, что когда-то рано или поздно должно произойти, тогда что пред строгим Судьей скажет в оправдание своей жизни Самсонов?

Александр Васильевич глубоко вздохнул и несколько раз вздохнул мельче. У него начиналась астма. Но думать о ней не стоило, и вместе с мыслью о болезни отлетела и беспричинная тревога.

Под вечер в саду казаки показывали джигитовку. Особенно старался молодой урядник на чалой, без единого белого волоса, легкой кобылке. Он несколько раз с поразительной смелостью на скаку поднимал платок, метя черным чубом землю, играя, как должно, со зрителями. Он вдруг вывалился их седла и летел вниз головой раскинув руки, оскалив зубы, блестя выпученными глазами. Затем на скаку спрыгивал, отталкивался от земли и, перевернувшись в воздухе задом наперед, садился впереди седла на шею лошади.