Генерал Краснов. Как стать генералом

«Точные указания на то, кому, в каком количестве и с какой целью предназначались японские деньги, царская охранка получила из записки Циллиакуса, «изъятой» агентом Мануйлова из чемодана Акаси в середине мая 1905 г. «Японское правительство при помощи своего агента Акаши, — пояснял содержания записки Мануйлов, — дало на приобретение 14 500 ружей различным революционным группам 15 300 фунтов стерлингов, то есть 382 500 франков. Кроме того, им выдано 4 000 фунтов (100 000 франков) социалистам-революционерам и на приобретение яхты с содержанием экипажа 4 000 фунтов (100 000 франков)». Кроме эсеров («Б.К») в качестве получателей крупных сумм в документе фигурировала Грузинская партия социалистов-федералистов-революционеров ( «О» ), ППС («Б-Р.») и Финляндская партия активного сопротивления («Г.» >[62]. Для сравнения можно добавить, что в октябре 1904 г. равную сумму в 100 000 франков негус Менелик передал на нужды раненых русских солдат.

В Швейцарии в середине июля 1905 г. «Усилиями Деканозова и Во [Евгений Во, анархист] было закуплено около 25 тысяч снятых с вооружения винтовок и свыше 4 млн. патронов». Правда, с переправкой возникли проблемы.

Деньги на антирусскую революцию шли из многих других зарубежных источников. Террорист Савинков писал, что от американских миллионеров революционные партии получили на оружие миллион франков. По данным американского меморандума 1918 г. (памятная записка для правительства), в то время американские деньги получали Брешко-Брешковская, Чайковский, Милюков, почти все партии брали японские деньги, некоторые получали английские [63].

К 1911 г. была опубликована стоимость «революции» по данным «Лондонской Еврейской хроники»:

Пожертвовано

в Германии 1 150 000 р.

В Англии 1 493 410

В Америке 7 757 760

Итого антирусская «революция» обошлась в 14 251 170 р. [91, 28.1.1911].

Раздел «На войне»:

«Иркутск. 30 марта. «Миг вожделенный настал — окончен мой труд многодневный»… 10 марта, на станции Гунчжулин я получил предписание: с получением сего отправиться к месту постоянного моего служения.

Как ни привязался я к армии, как ни любил я по самой природе своей, дикой и непоседливой, бродячую жизнь, опасности и пир смерти — я был доволен тем, что служба моя как писателя кончалась, и начиналась снова столь обожаемая мною служба в строю. Уже слишком много было на этой службе. За каждую строчку, что за строчку, за каждое слово дай отчет. Мало кто понимал, что я пишу.

Они ждали от меня истории войны»… а он писал, как сражаются и умирают на войне солдаты. А. Н. Куропаткин, провожая Краснова в строй, пожелал такого же успеха в строю, как в литературе. «Память о милостивом внимании [Куропаткина] будет всегда священна для меня» [88] При Империи Краснов сдержал обещание, издав в 1915 г. роман «Погром», который последовательно оправдывает Куропаткина за пережитые Армией неудачи. Краснов ставит Куропаткина рядом со Скобелевым, напоминает о неисполнении его указания вооружить и укрепить Порт-Артур.

Один из главных героев, Шримс, после многих отступлений, продолжает считать Куропаткина великим человеком. «Алексей Николаевич получил невыполнимую по существу задачу. Мы легко можем критиковать и осуждать его, но если нет войска, если нет снарядов…». Общество, «избалованное победами во все войны», требовало ненужного, опасного наступления. Куропаткин не мог справиться со «слишком» великим делом, а о нем распускали гнусные сплетни об измене и полоумии… Даже на самой последней странице романа Краснов отпускает сожаление о Куропаткине — он вынес весь погром на своих плечах. Это его судьба, а не вина. Не забыт и Император. «Бедный Государь! Мы не оправдали его доверие» [99, с. 409].

Фаталист и Лорелея довезли Краснова до Харбина из Гунчжулина, сделав 282 версты за 8 дней. «Война разорила меня», средств держать двух лошадей больше не было. Краснов тяжело переживал расставание с лошадьми в Харбине. Фаталист попал к любителю лошадей, Лорелея продана на конский завод есаула Кенике. «Когда-нибудь для ваших детей я опишу войну так, как лунными ночами рассказывала про нее Лорелея Фаталисту, а я подслушивал. В их терпеливом, лошадином страдании есть что-то святое…»