Генерал Юденич

   — Слава Тебе Господи! Удостоились увидеть Государя! Теперь и умирать не страшно! — оборачиваясь ко мне, говорит солдат, утирая рукой слёзы.

И не один он плакал. Плакали и другие; вытирали глаза кулаком.

   — Не поедет больше по этой улице Государь, — говорит солдат, сморкаясь прямо рукой и сбрасывая на снег.

   — Ну вот, теперь пойдём обедать. Прощайте, сестрица.

   — С Богом! — говорю я и тоже иду домой. Сейчас же пришла Штровман.

   — Знаете, я думала, Он — что-нибудь совсем особенное! А Он такой же, как и все офицеры!

   — Мне всё равно, что вы думали, но это Россия, это моя родина, это всё, всё чем мы русские люди живём... — Я ушла в свою спальню и долго ещё там плакала. О чём? И сама не знаю?

После посещения селения Сарыкамыш император Николай II был в полках на виду у турецких конных пикетов, стоявших дозорами на горах. Всюду он благодарил русское воинство за доблесть, раздавал щедрой рукой почётнейшие воинские награды — Егорий (солдатские серебряные и золотые Георгиевские кресты), посещал раненых в госпиталях.

Когда Николай II в сопровождении небольшой свиты и конвоя прибыл в приграничное селение Меджингерт, туда было приказано командировать отличившихся в первых боях солдат и казаков «всех рангов». Их там ожидало награждение Георгиевскими крестами из рук самого всероссийского императора. Однако дело с командированием кавказских храбрецов на царский смотр порой доходило до курьёзов.

В одном из мемуарных повествований белой эмиграции рассказывается о том, как в кубанском пластунском батальоне «выставляли» для награждения Георгием кубанских казаков: «K царю, в Меджингерт, на смотр «кавалеров» новых снаряжаем. Ломают голову сотенные командиры с взводными урядниками — кого послать?

   — Хоменка бы представить...

   — Так вин же зовсим босый, — отвечает взводный урядник.

   — Ну, Пахомова...

   — А вин в курдыньской одэжи...

   — Тоди Хыля...

   — А у його штанив чорт-ма... — вторит другой взводный...

Возможно, такой описанный разговор намного преувеличен. Но кавказские войска за первые месяцы боев в горах так пообносились, что в армейском штабе постоянно думали: откуда взять лишнюю сотню пар сапог, шинелей, шаровар и прочего солдатского обмундирования?

Государь Николай II Александрович, очень довольный состоянием Отдельной Кавказской армии и её боевым настроем, покинул Кавказ до решающих событий первой военной кампании, то есть до битвы за селение Сарыкамыш.

Главные же события декабрьского наступления 3-й турецкой армии под знамёнами военного министра султана-калифа Решада Мехмеда V разворачивались у Сарыкамыша.

События под Сарыкамышем в самом конце 1914 года имели исторический прообраз. В те дни над российским Закавказьем нависла поистине грозовая туча, как в далёком 1812 году, когда император французов Наполеон Бонапарт стоял со своей армией в сожжённой Москве, а на защищавшую Кавказ горсть русских гренадер и егерей славного генерала Котляревского[9] двинулись из шахской Персии конные полчища наследного принца Аббаса-Мирзы.

Сарыкамышская эпопея прославила генерал-лейтенанта Юденича как полководца Первой мировой войны и предала Турецкого маршала Энвер-пашу бесславию.

Глава шестая САРЫКАМЫШСКАЯ ЭПОПЕЯ

План германских военных советников и мушира Энвер-паши был хорош. В случае даже частичного успеха русской Отдельной Кавказской армии грозили, если и не разгром, то тяжёлое поражение и появление неприятеля на землях Закавказья. Однако этого не случилось во многом благодаря полководческому таланту отправленного после 1917 года в историческое забвение Николая Николаевича Юденича.

...Надо отдать должное Энвер-паше. Он обладал достаточно полными агентурными данными о состоянии небольшого гарнизона конечной станции фронтовой узкоколейной железной дороги русских: для защиты тылового Сарыкамыша и многочисленных армейских складов в нём воинских сил они почти не имели.

Мушир Энвер-паша свой приказ о наступлении на Сарыкамыш закончил такими словами:

   — Если русские отступят, то они погибли; если же они примут бой — нам придётся сражаться свиной к Карсу.

Гарнизон Сарыкамыша состоял из двух дружин государственного ополчения, в которое с началом войны призывались военнообязанные старших возрастов, а командный состав набирался из офицеров, призванных из запаса. И те, и другие давно отвыкли от оружия и были малопригодны для службы.

Кроме того, на станции были расквартированы два железнодорожных эксплуатационных батальона. Люди в них были ещё меньше годны к фронтовой службе, чем ратники государственного ополчения. И ополченцы, и железнодорожники-эксплуатационники были вооружены устаревшими берданками, имея всего лишь по пятнадцать патронов на ружье. В военном госпитале имелось небольшое количество вооружённых санитаров-нестроевиков.