Генерал-фельдмаршал Голицын

Борис Петрович согласно наклонил голову. Кто-кто, а уж он-то хорошо помнил, как отчаянно защищаются турецкие янычары, а меж тем московское дворянское ополчение не смогло справиться даже с легкоконными татарами.

Король обрадовался согласному кивку и продолжал разговор с возрастающим напором, подведя Бориса Петровича к висевшей на стене карте Европы.

— Взгляните, мой друг, вот Ингрия и Корела[14], ваши старинные владения. Возвернув их от шведов, царь сразу получает выход на Балтику, выход в Европу, к чему он так стремится.

— Но шведы, чаю, никогда по доброй воле не вернут нам эти земли, утвержденные за ними Столбовским миром.

— Э, пан воевода, ведь вам ведомо, что Столбовский мир был навязан России после великой смуты еще королем Густавом Адольфом. Теперь же в Швеции нет такого великого воина, как Густав Адольф, король Карл XI тяжело болен, а его сын совсем мальчонка. Поверьте, если сейчас потрясти «шведское дерево», целые наворованные провинции посыплются с него, как опавшие листья. Вы будете трясти с востока, а я со своими саксонцами и поляками и король Дании примемся трясти это дерево с запада! Так и передайте об этом своему государю. Впрочем, я думаю, царь Петр на обратном пути из Голландии и сам посетит Польшу.

После сей приватной беседы Борис Петрович понял, что напрасно будет уговаривать короля Августа и его министров и дале крепко воевать с турками. Времена Яна Собесского для Речи Посполитой миновали.

Оставалось посмотреть, не затихает ли война с турками и в имперской Вене.

* * *

Из Кракова до Вены ехали по знакомой для Бориса Петровича по прежнему посольству, 1687 года, наезженной дороге, переложив дорогие меха в тяжелые немецкие фуры. Если для Шереметева путь был уже известен, то князь Дмитрий после деревянных российских избушек взирал на все с большим любопытством. Начиналась Европа, хотя вокруг по-прежнему звучала славянская — польская и чешская — речь, многие слова в которой были понятны и без переводчика.

Внешне в Вене царского посланца приняли с той же предупредительностью, что и в Кракове, хотя имперский двор отличался куда большей церемонностью, чем веселое окружение короля Августа. Поскольку посольство Шереметева было приватным, в большой аудиенции боярину отказали, и император принял его частным образом.

За десять лет, прошедших со времени прошлого посольства, император Леопольд I показался Борису Петровичу постаревшим и изрядно одряхлевшим: тяжелая габсбургская губа отвисала еще больше, левая рука заметно тряслась: сейчас император Леопольд ничем не напоминал того бравого воина, который вместе с Яном Собесским разбил когда-то под Веной двухсоттысячную турецкую орду.

Но речь императора стала теперь спесивой и гордой: но всему чувствовалось, что он уже не нуждается в русской помощи, как десять лет назад. Благодаря славным викториям принца Евгения Савойского, имперские войска заняли уже всю Венгрию, Трансильванию и перешли за Дунай, в Сербию. Теперь можно было заключать выгодный мир с турком, о чем уже велись тайные переговоры через английского посла в Стамбуле. Но московитам до поры до времени можно было об этом не говорить. В интересах Габсбургов было, чтобы Москва и дале продолжала войну с турками, отвлекая внимание султана от европейских дел. Ведь вот-вот мог умереть испанский король, бездетный Карл Габсбург, а Леопольду очень хотелось усадить на испанский трон своего младшего брата и захватить владения в Италии и Фландрии. Но того же хотел и французский король Людовик XIV, мечтавший видеть на троне в Мадриде Филиппа Бурбона. И хотя с Францией только что был заключен мир в Рисвике, все европейские политики понимали, что этот мир был всего лишь кратким перемирием, за которым могла начаться великая война за Испанское наследство. А московиты пусть и дале воюют с турками!

Поэтому император Леопольд охотно говорил с Шереметевым о покорении Азова и днепровских городков, об усилении русского флота на Азовском море и скором завоевании царем Петром и его отважными генералами Керчи и всего Крыма.

Не без внимания осталися и слова Шереметева о его желании поклониться христианским святыням в Риме, и вскоре после императорской аудиенции к боярской свите был приставлен отец иезуит, доктор Вольф, который мог лечить не только тело, но и душу.

Переход московского боярина из православия в лоно Католической церкви был первой целью отца иезуита, о чем он получил строгое предписание и от главы ордена святого Игнация Лойолы[15] из Рима. На первый взгляд доктору Вольфу сие показалось вполне возможным. Боярин охотно причислил доктора к своей свите, а в разговорах неоднократно говорил о своем желании посмотреть святые мощи в италианских городах и получить аудиенцию у самого святейшества. С тем они и отправились из Вены в Италию, где боярин намеревался посетить сначала еще одного союзника по антитурецкой Священной лиге, Венецианскую республику.

* * *