Генерал Ермолов

Бой за Батарею Раевского принес французам лишь некоторый тактический успех. Общий же замысел Наполеона был сорван. С наступлением темноты Наполеон отвел свои войска на исходные позиции. Кутузов приказал объявить по армии, что завтра он намерен возобновить сражение, и это сообщение солдаты восприняли с восторгом, однако, получив донесение о потерях, приступил к составлению диспозиции на отступление.

Алексей Петрович дал поразительно точную оценку сражения 26 августа 1812 года:

«В день битвы Бородинской российское воинство увенчало себя бессмертною славою! Огромное превосходство сил неприятельских по необходимости подчиняло [наши действия] действиям оборонительным… Конечно, не было [до сих пор] случая, в котором оказано более равнодушия к опасности, более терпения, твердости, презрения к смерти. Успех долгое время сомнительный, но чаще клонившийся на сторону неприятеля, не только не ослабил дух войска, но воззвал к напряжению, едва силы человеческие не превосходящим. В этот день испытано все, до чего может возвыситься достоинство человека»^{239}.

Вскоре после полуночи русские снялись с Бородинской позиции и двинулись на восток. 1 сентября главнокомандующий привел армию к селению Фили и сразу приказал возводить укрепления на Поклонной горе, где, как говорил, решил дать Наполеону сражение за Москву.

— Скажи, Алексей Петрович, как ты оцениваешь позицию? — обратился он к Ермолову.

— Ваше сиятельство, с первого взгляда трудно сказать, но видимые недостатки ее позволяют думать, что удержаться на ней нет никакой возможности.

Кутузов взял руку Ермолова, ощупал пульс и, как бы возражая ему, спросил:

— Здоров ли ты, друг мой?

— Я в своем уме, ваше сиятельство, потому и говорю: драться на этой позиции вы не будете или будете непременно разбиты.

«Ни один из генералов не сказал своего мнения, — вспоминал Ермолов, — хотя не многие могли догадываться, что князь Кутузов никакой нужды в том не имеет, желая только показать решительное намерение защищать Москву, совершенно о том не помышляя». Он «снисходительно» выслушал мнение молодого генерала и «с изъявлением ласки» приказал ему осмотреть позицию и доложить.

Алексей Петрович осмотрел позицию от правого до левого фланга, определил достоинства и недостатки, но мнения своего не изменил. Кутузов между тем не уставал повторять, что без боя Москву не оставит, хотя для себя уже твердо решил поступить иначе: сдать старую столицу, чтобы спасти армию, а значит, и Россию. Он не мог первым сказать об этом вслух.

Первый сказал Федор Васильевич Ростопчин:

— Не понимаю, почему вы непременно хотите отстоять Москву, если неприятель, овладев ею, не приобретет ничего полезного. Принадлежащие казне сокровища и все имущество вывезены; из церквей, за малым исключением, — тоже. Едва войска выйдут за заставу, неприятель увидит город пылающим!

Кутузову «по сердцу было предложение графа Ростопчина, — рассуждал проницательный Ермолов, — но незадолго перед сим он клялся своими седыми волосами, что неприятелю нет другого пути в Москву, как через его труп».

Ростопчин, хотя и сказал первый, что древнюю русскую столицу надо сдавать, но ответственность за это пришлось бы нести не ему, а главнокомандующему. Поэтому Кутузов вечером собрал военный совет, перед началом которого почти все его участники были решительно настроены сражаться. По давней традиции он предложил всем генералам высказать свое мнение, начиная с младшего в чине Ермолова.

Действительно, Ермолов был младше других генералов, но, как начальник штаба армии, он пользовался большим авторитетом. Естественно, Кутузов, знавший его мнение, ожидал от него искреннего ответа, значит, поддержки. Не решился, однако, Алексей Петрович, «как офицер, не довольно еще известный», опасавшийся «обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы». Не защищая свою точку зрения, впрочем, «неосновательную», по его же признанию, он «предложил атаковать неприятеля». Главнокомандующий с раздражением бросил:

— Вы предлагаете сражаться, потому что не на вас, а на меня ляжет ответственность за неудачу!

Как известно, психологически Алексей Петрович уже давно убедил себя в том, что при известных обстоятельствах Москву придется сдать французам, но признаться в этом перед всеми он не мог. Кутузов обиделся.

По выражению его высочества Константина Павловича, Алексей Петрович довольно часто поступал с «обманцем», как и в этом случае, когда он предлагал защищать Москву в совершенно безнадежной ситуации. Правда, у него позднее хватило мужества признаться, что не стал отстаивать своего прежнего мнения только потому, что опасался «упреков соотечественников».

Среди генералов не было единства взглядов по этому вопросу. Барклай-де-Толли сумел убедить часть из них, что в сложившихся условиях важнее сохранить армию, пополнить ее резервами, а потом продолжить войну «с удобством».

Военный министр — не какой-нибудь отважный генерал-майор, он высказался за сдачу Москвы.

Его поддержал генерал-лейтенант Н.Н. Раевский: