Генерал Ермолов

— В смерти и в животе Бог волен! — возразил я.

— А я тебе серьёзно говорю, что умру не через год, а позднее, — сказал он и повёл меня в кабинет, вынул из запертого ящика лист исписанной бумаги и поднёс его к моим глазам.

— Чьей рукой написано? — спросил он.

— Вашей, Алексей Петрович.

Это было нечто вроде послужного списка генерала Ермолова, начиная с чина подполковника, с указанием времени, когда произошёл каждый мало-мальски замечательный случай из его богатой событиями жизни.

Он следил за моим чтением, и, когда я подошёл к концу листа, он закрыл рукой последние строки.

— Далее тебе читать не следует, — сказал он, — там обозначены год, месяц и день моей смерти. Всё, что ты прочёл здесь, написано раньше и сбылось до мельчайших подробностей. Вот как это произошло.

Когда я был ещё подполковником, меня командировали на следствие в уездный город «Т». Квартира моя состояла из двух комнат: в первой помещалась прислуга, во второй я. Пройти в эту последнюю можно было не иначе как через первую. Как-то ночью я сидел за письменным столом и писал. Окончив, я закурил трубку, откинулся на спинку кресла и задумался. Поднимаю глаза — передо мною, по ту сторону стола, стоит какой-то неизвестный мне человек, судя по одежде, мещанин. Прежде чем я успел спросить, кто он и что ему нужно, незнакомец сказал:

— Возьми лист бумаги, перо и пиши.

Я безмолвно повиновался, чувствуя, что нахожусь под влиянием неотразимой силы. Тогда он продиктовал мне всё, что должно со мною случиться в течение всей моей жизни, и заключил днём моей смерти. С последним словом он исчез.

Прошло несколько минут, прежде чем я опомнился, вскочил с места и бросился в первую комнату, миновать которую не мог незнакомец. Там я увидел, что писарь сидит и пишет… а денщик спит на полу у двери, которая заперта. Я спросил:

— Кто сейчас вышел отсюда?

— Никто не выходил, — ответил удивлённый писарь.

— До сих пор я никому не рассказывал об этом, — заключил свою историю Алексей Петрович, — зная, что одни подумают, я всё выдумал, а другие сочтут меня за человека, подверженного галлюцинациям, но для меня это факт, не подлежащий сомнению, видимым доказательством которого служит вот эта бумага. Теперь, надеюсь, ты не сомневаешься в том, что мы с тобой ещё раз увидимся?

Действительно, через год после того мы увиделись, а несколько месяцев спустя мне прислали сообщение о кончине Алексея Петровича. Когда впоследствии я отыскал в его бумагах таинственную рукопись, то оказалось, что он скончался в тот самый день, даже час, как ему было предсказано лет за пятьдесят до того».

Некоторые положения этих воспоминаний требуют уточнения. Так, когда Ермолов был ещё подполковником, его не командировали, а с фельдъегерем отправили на следствие, и не в уездный город «Т», а Калугу, где находилась резиденция Линденера. А в остальном — мистика какая-то, да и только. Не хочу ни принимать, ни отвергать её. Опальный генерал не был человеком, подверженным галлюцинациям, тем более лет пятьдесят назад. Племянник нашего героя рассказывал Погодину, что он 5 марта 1861 года, то есть за месяц до смерти, сообщил дядюшке об отмене крепостного права, и тот совершенно адекватно воспринял это известие: «голова его была совершенно свежа». К сожалению, это всё. А было ли освобождение крестьян на этот раз «впопад» или «невпопад», из этой информации понять невозможно. Впрочем, мог ли старик, стоявший у гробовой доски, сказать больше того, что сказал? Даже насущные проблемы страны вряд ли уже интересовали его.

1 апреля больному неожиданно стало легче, он открыл глаза и сказал:

— Славно же я обманул докторов, выздоровел.

Природу не обманешь. 11 апреля Алексей Петрович скончался на исходе 85-го года жизни. Он заранее распорядился о своём погребении: «Завещаю похоронить меня как можно проще. Прошу сделать гроб простой, деревянный, по образцу солдатского, выкрашенный жёлтой краской. Панихиду обо мне отслужить одному священнику. Не хотел бы я ни военных почестей, ни несения за мною орденов, но поскольку это от меня не зависит, то предоставлю на этот счёт распорядиться кому следует. Желаю, чтобы меня похоронили в Орле, возле моей матери и сестры; свезите меня туда на простых дрогах без балдахина, на паре лошадей; за мною поедут дети, да Николай мой, а через Москву, вероятно, не откажутся стащить меня старые товарищи артиллеристы»^{746}. Не отказались.

Кончина Алексея Петровича отозвалась болью в сердцах москвичей. Два дня, пока гроб с телом покойного стоял в доме на Пречистенском, люди всех званий, сословий и возрастов приходили проститься с прославленным героем России. Вряд ли когда-либо бульвар этот видел такое стечение народа.