Генерал Ермолов

Инициативу объединения народов поверженных ханств взял на себя так называемый Даргинский союз, воины которого недавно нанесли страшное поражение знаменитому Надир-шаху. Бегство персов было столь поспешным, что шах потерял на поле сражения корону и седло, украшенное драгоценными металлами и камнями.

Центром Даргинского союза было высокогорное лезгинское селение Акуши, считавшееся неприступным.

Даргинский союз состоял из шести автономных магалов, то есть обществ, из которых каждое управлялось своим кадием, но акушинский кадий считался главою союза. В его распоряжении было двадцать пять тысяч воинов, одушевлённых памятью о той давней победе над великим завоевателем Надир-шахом.

Между тем Ермолову, пришедшему из Чечни на помощь Мадатову, одного взгляда на позицию противника оказалось достаточно, чтобы понять, что она не столь уж и неприступна. «Да, взять Акушу с фронта невозможно, — рассуждал главнокомандующий, — но стоит только найти какую-нибудь тропу, ведущую в горы, обойти её справа, и победа нам будет обеспечена».

На третий день казаки сообщили, что нашли тропу в Акуши через горы, причём такую, что по ней можно провезти и артиллерию.

В русский лагерь в это время пришли акушинские старшины, приехавшие на переговоры. Самые умеренные предложения Ермолова, направленные на предотвращение напрасного кровопролития, были отвергнуты ими. Вернувшись домой, они поделились своими впечатлениями. По их рассказу выходило, что у русских войск мало, солдаты изнурены и находятся в таком состоянии, что против них и оружие употреблять было бы верхом неприличия.

На рассвете 19 декабря отряд князя Мадатова, преодолев скрытно верст шесть-семь, остановился у деревни Лаваши, на пушечный выстрел перед позицией акушинцев. В то же время Ермолов, наступавший с фронта, привел свои войска в боевую готовность. Неприятель, поражаемый перекрёстным огнём артиллерии, обратился в бегство. Всё это произошло так быстро, что дагестанцы не успели даже развернуть против наступающих и четвёртой части своих сил.

«Многие, опасаясь быть отрезанными, бросались вниз, — рассказывал Алексей Петрович, — что едва ли можно было представить даже, что с такой крутизны спуститься можно»^{521}.

Бой продолжался не более двух часов и закончился полным разгромом войск Даргинского союза, ещё не утративших гордости за победу над Надир-шахом. На следующий день русские без боя вошли в Акушу. Алексей Петрович обратился к своим героям с речью:

— Труды ваши, храбрые товарищи мои, проложили нам путь в земли акушинского народа, воинственного и сильнейшего в Дагестане. Страшными явились вы перед лицом неприятеля. Многие тысячи не устояли перед вами, рассеялись и спаслись бегством. Область покорена, и новые подданные великого нашего государя благодарны вам за великодушную пощаду.

Вижу, храбрые товарищи мои, что никто не может предложить вам горы неприступные, пути непроходимые. Достаточно донести до вас волю императора — и все препятствия исчезают перед вами…^{522}

Акушинцы, потерпевшие поражение, выдали русским своих предводителей, в том числе Аммалат-бека Буйнакского. О нём мой рассказ ещё впереди…

Алексей Петрович наложил дань на акушинцев, ничтожную в материальном выражении (всего две тысячи баранов), но важную в психологическом отношении — как свидетельство их зависимости от Российской империи.

26 декабря Ермолов оставил Акушу, заехал в Мехтулинскую провинцию, где убедился, что оставленный там русский гарнизон под командованием полковника Верховского мирно уживается с местными горцами. «Они уразумели, — пишет наместник о дагестанцах, — что войска, бывшие ужасом для врагов, украшает снисходительное и великодушное поведение».

* * *

11 января 1820 года Ермолов прибыл в Дербент, где встретился с Муравьёвым, ожидавшим его после возвращения из Хивы.

Во время встречи с Алексеем Петровичем Николай Николаевич не сумел скрыть тягостного впечатления от рассказов своих приятелей, что не ускользнуло от внимания проницательного генерала. «И этот осуждает меня», — подумал он и сухо сказал:

— Докладывай.

Алексей Петрович слушал Николая Николаевича рассеянно и, кажется, не воспринимал его рассказа, а когда тот закончил, приказал изложить все письменно и представить ему отчет о поездке в Хиву не позднее следующей недели.

Слухи о мужестве капитана гвардии стали достоянием общественности, о его поездке в Хиву писали российские газеты, на его тифлисский адрес хлынул поток писем от друзей и даже совершенно незнакомых людей. Вот что писал ему из Тульчина, например, Иван Григорьевич Бурцов, будущий декабрист:

«Имя твое, достойнейший Николай, превозносимо согражданами. Подвиг, совершенный тобой, достоин славного Рима. Как ни равнодушен век наш к подобным делам, но не умолчит о тебе история. Суди же, какою радостью исполнены сердца друзей твоих! Всегда друзья твои славили и чтили твою чувствительность, душевную крепость: теперь отечество обязано перед тобой — оно в долгу у гражданина, торжественное, превосходное состояние!»^{523}