Генерал Ермолов

Ермолов что-то усердно писал. Тишину генеральской горницы нарушали лишь скрип пера да потрескивание лучины. Кипа исписанной бумаги, письменный прибор, медный чайник да глиняная кружка составляли убранство его стола.

   — Алексей Петрович?

   — Чего тебе, Федя?

   — Жалко княжну-то...

   — Ах, ты об этом... Ну что же... на войне неизбежны потери...

   — Так ли уж неизбежны?

   — Не рви мне сердце напрасной надеждой. Не имел я права влюблять в себя девицу, пусть даже иного рода.

   — Отчего же не имели? Любовь права не спрашивает...

Ермолов поднял львиный лик от бумаг.

   — Ах, вот оно что... — на минуту в его глазах затеплился озорной огонёк. Затеплился и тут же погас. Поймав ускользнувшую было мысль, генерал снова принялся за письмо, словно Фёдора не было в горнице.

   — Можно же попытаться выручить княжну, — не унимался Фёдор.

Ермолов вздохнул, с явной досадой:

   — Говори, казак.

   — Не раз бывал я в тех местах, сумею украдкой к Коби подобраться. А там уж как Господь попустит. Может статься — выручу княжну. За остальное семейство не поручусь, а её наверняка выведу и к вам в Грозную доставлю.

   — Кого надумал с собой взять? — лицо Ермолова заметно смягчилось. Фёдору почудилась, будто слабая тень улыбки скользнула по суровому челу командира.

   — Один я, Алексей Петрович. Соколик будет со мной — иные товарищи мне без надобности.

   — Не нравится мне это, — тихо молвил генерал, обращаясь к бумагам, наваленным на столе. — Ты подумай, Федя. Прикинь, кого с собой возьмёшь. Не ожидал я, что ты... Ну да ладно... Дело опасное и для меня лично очень важное. Три дня на сборы и раздумья довольно тебе?

   — Довольно, Алексей Петрович.

   — С Богом, брат. Ступай теперь. Утро вечера мудренее.

Ермолов взял новое перо из кипы, заготовленной предусмотрительным Кириллом Максимовичем.

ЧАСТЬ 3

«...Удостой меня, чтобы я воздвигал

веру, где давит сомнение...»

Слова молитвы

   — О-о-о-о!.. — стонал парнишка. — За что так били меня? Я плохого не хотел — только хорошее. Я принёс вам важную вещь... Не бейте, не бейте!..

   — А вот я тебя прямо к генерал-лейтенанту Василию Алексеевичу Сысоеву сведу. Отведаешь вкуса казацкой нагайки — тогда не так закряхтишь. Говори: кто таков и откудова приполз!

   — Мажит, Мажит я, сын Мухаммада из Акки...

   — Ах, змеёныш ехиднай! А как это у вас повелося: может, сын Махмада из Акки, а может, не сын! Я, к примеру, точно знаю кто мой отец!

   — Не оскорбляй меня, урус! Я грамотный, в медресе учился, в самой столице Персидского ханства жил!

   — Так что ж гам тебя имени твоему не выучили?

Гриня-казачок снова принялся таскать паренька за давно немытые чернявые вихры.

   — Мажит его зовут, — буркнул Фёдор. — И взаправду, чего к парню пристал за волосы таскать? Если есть за что бить — бей! А так — чего изгаляться?

   — Экий ты справедливый, Фёдор, татарского лазутчика защищать, — огрызнулся Гриня. За тщедушное телосложение и склочный, неуживчивый нрав Гриню Шалопова в казачьем войске пренебрежительно называли казачком. В присутствии лиц командующих или приближённых к оным бывал Гриня тих и смирен. В бою иль драке особо на рожон не лез, во вторых, а то и в третьих рядах предпочитал отсидеться. За тугую сообразительность особо важных поручений — в разведку ли пойти, за языком ли — Грине не давали. Так и нёс Гриня службу всё больше по хозяйству: туда-сюда да подай-принеси. Чуя дурной нрав казачка, его неизменно кусали лошади, гоняли, облаивая, собаки. Даже слепой да кривобокий ишак балкарца Баби лягнул Гриню ненароком, ни с того ни с сего.

Зато перед лицом слабейшего, или бабы-тихони, или убогонького человечка Гриня-казачок становился смел до нахрапистости, драчлив до самозабвения да болтлив до красноречивости.

А тут как раз выпала казачку удача: выследил и поймал он паренька, что три дня сряду прятался то во рву, то между штабелями брёвен.

   — Я за этим незнамо чьим сыном три дня следил, Федя!

   — Не оскорбляй, мой отец — аккинский мулла! Я в самом Тегеране учился! Арабскую и русскую грамоту знаю!

   — Чего ж ты, Гриня, сразу его не споймал? — поинтересовался Фёдор.

   — А не давался я, — неожиданно заявил Мажит.

   — Как это?

   — У меня тут дело. Отец поручил. До Ярмула дело. Да пробраться к нему не могу. Там офицеры, охрана. Не пройти.

   — Ишь ты! — завопил Гриня не своим голосом. — На самого Алексея Петровича покуситься задумал! Ах ты, бандит!

И давай опять паренька за волосы таскать. А тот, и в правду только кряхтит, не сопротивляется. Только руки ко впалому животу прижимает.

«Тощий, горбатенький какой... Рубаха ветхая, драная, босой, чумазый, — размышлял Фёдор, рассматривая грамотея из Акки. — А по нашему-то чисто говорит. Чудеса, да и только!»

   — Дак, что мы с тобой порешим, Федя? — пиявкой впивался Гриня-казачок. — Что с пленным станем делать?

   — Мы с тобой, Гриня, совместных дел иметь не будем, — отвечал Фёдор. — Я в штаб этого чудака сведу. Там командиры дело решат. А ты отдыхай пока.

Ухватил Фёдор Мажита за тощий загривок привычной к аркану, твёрдой рукою и повёл через всю Грозную прямо в штаб, к Алексею Петровичу на допрос. Парень шагал торопливо, вырваться не пытался, только подвывал жалобно: