Генерал Ермолов

Вспомнив о чудотворной иконе, Ермолов подумал о том, что с годами всё далее отходит от увлечений ветреной юности и глубоко благоговеет перед русскими святынями. Отцовская ладанка с зашитым в неё псалмом «Живый в помощи Вышняго» шевельнулась на груди. Но то было лишь мимолётное видение, отвлёкшее начальника главного штаба от многочисленных — крупных и мелких — забот, не оставляющих его ни днём ни ночью.

У двухэтажного грязно-жёлтого здания губернской казённой палаты генерал остановил коня. Здесь размещался теперь главный штаб 1-й армии. Ермолова уже ожидали представители полевого интендантского управления, чиновники губернатора, офицеры земского ополчения.

Надобно было проверить, как исполняет генерал-интендант Канкрин распоряжения о заготовлении хлеба и сухарей: магазины в городе, как и ожидалось, оказались скудны, а из соседних губерний не могли в короткие сроки пополнить припасы. Между тем гражданский губернатор Смоленска барон Аш обладал такой беспечностью, что продолжал отсылать обозы с хлебом в Витебск, где уже были французы. Немногим более полезным оказался и губернский предводитель дворянства Лесли. Земское ополчение представляло наспех собранные толпы мужиков — самых разных возрастов, худо снабжённых одеждою и совсем не вооружённых. В начальники им был назначен генерал-лейтенант Лебедев, старый и совершенно неспособный человек, достигший своего звания единственно долголетием…

В толпе, осаждавшей его двери, Ермолов приметил знакомую курчавую голову с очень большим носом. Это был адъютант великого князя Константина Павловича — Курута. Кланяясь, он вошёл в кабинет начальника главного штаба и высыпал на стол из тяжёлого мешочка кутку блестящих жёлтых монет.

— Это ещё что такое? — сдвинул густые чёрные брови Ермолов.

— Проигрыс его высоцества васему высокопревосходительству…

Да, как и предполагал Ермолов, действия корпусов Удино и Макдональда против Петербурга носили отвлекающий характер.

— Проигрыш принимаю. — Алексей Петрович огромной ладонью сгрёб червонцы в ящик стола. — А где же теперь его высочество?

— Собирается в Смоленск и надеется скоро встретиться с васым высокопревосходительством.

Из Витебска Барклай-де-Толли, желая избавиться от великого князя, который только досаждал ему, послал его в Москву с письмом государю. Отъезжая, Константин Павлович всем жаловался, что военный министр сделал его простым фельдъегерем, и Барклай нажил ещё одного могущественного врага. Но разве о сведении счетов могла идти сейчас речь? Ужасно было то, что все эти частные неприязни, подсиживания, раздоры мешали главной и святой цели.

— Я обязан его высочеству многими милостями и самым благосклоннейшим ко мне отношением, которые никогда не забуду, — сказал на прощание Куруте Ермолов. — Пусть же он просит государя о назначении начальника обеих армий! Соединение их будет поспешнее и действия согласнее…

Прежде чем принимать прочих посетителей, Ермолов отправил на утверждение военному министру написанные ночью документы и просмотрел почту, принесённую полковником Ставраковым. Здесь, в Смоленской губернии, на родной земле, крестьяне видели в русской армии избавителей от иноземных захватчиков. Как примечал Ермолов, невозможно было изъявить ни большей ненависти к врагам, ни большего усердия в помощи русским войскам. Крестьяне толпами приходили к нему с одним вопросом: дозволено ли им будет вооружаться против французов и не подвергнутся ли за то они ответственности? Ермолов подготовил воззвание к жителям Смоленской губернии, призывая их противостоять неприятелю, который дерзает надругаться над святынями, вносит в жилища поселян грабёж, а в семейства бесчестье.

В восточных губерниях формировались ополчения. Киевскому военному губернатору Милорадовичу велено было прибыть в Калугу и создавать там из рекрутских отрядов новый корпус. Разделяя общее мнение о том, что настала пора решающего сражения, Ермолов писал ему: ((Спешите, почтеннейший Михайло Андреевич, к нам, и, ежели войска Ваши не приспеют разделить славу пашу, приезжайте Вы одни. Я знаю, что Вы здесь нужны. Приезжайте, всеми любимый начальник; будьте свидетелями сражения, которому, конечно, равного долго не будет. Мы будем драться, как львы, ибо знаем, что в нас — надежда, в пас — защита любезного Отечества. Мы можем быть несчастливы, но мы Русские, мы будем уметь умереть, и победа достанется врагам нашим плачевною. Солдаты наши остервенены ужасно.

Надо показаться впереди, и ничто, конечно, устоять не может…»

…Догорела долгая июльская заря, отпустила томящая жара, но лишь тогда, когда взошёл месяц и зажёг кресты над Успенским собором, над надворотными церквями Смоленского кремля, надо всеми тридцатью прочими храмами древнего русского города, старшего брата Москвы, ровесника Киева и Новгорода, Ермолов отправился на ночлег.