Генерал Ермолов

— Покажи-ка, голубчик, свою роту… Я ведь и сам артиллерист и артиллерию особливо люблю…

С помощью офицера Кутузов тяжело вылез из кареты и, словно позабыв о Ермолове и его роте, с удовольствием заговорил по-французски с адъютантом о трудностях оставшейся дороги до Тешена, где находилась армия. Но едва артиллеристы выстроились для смотра, оборвал разговор на полуфразе и медленно, тяжёлой поступью двинулся вдоль строя в сопровождении подполковника и почтительно приотставшей свиты.

— Батарейцы выглядят превосходно… Будто из казармы… — негромко говорил оп. — Лошади опрятны, не пашисты, широки в груди и крестцах, хорошо подкованы…

Сколько больных и отставших? — внезапно спросил он у Ермолова.

Было странно видеть совсем рядом пухлое лицо главнокомандующего и затянутую рану на виске.

— Отставших нет, больных — также, ваше высокопревосходительство, — ответил подполковник.

— Отменно, отменно. — Кутузов приостановился: — Что, ребята, трудно в походе? Небось животики-то подтянули? — привычно меняя интонацию и не подделываясь под просторечье, весело спросил он.

— Никак нет! У нас о солдатском животе пекутся, — так же весело отозвался подпоручик Горский. — Живот, ваше высокопревосходительство, не нитка, надорвёшь — не подвяжешь!

— Верно, суворовский орёл?.. — Улыбка тронула пухлое лицо главнокомандующего.

— В польском, итальянском и швейцарском походах ходил под началом отца нашего, Александра Васильевича, — подтвердил Горский.

— Выслужился из солдат, лучший офицер в роте, — по-французски сказал главнокомандующему Ермолов.

Кутузов кивнул, словно не ожидал иных слов, и повысил голос:

— Помните, ребята, на государевой службе хлеб да живот без денег живёт!

От простого, отеческого тона Кутузова солдаты осмелели.

— Ишь ты, глаз один, а всё видит, — шепнул усатый батареец соседу.

— Есть жалобы, ребята? — осведомился главнокомандующий.

— Так точно, есть, ваше высокопревосходительство! — гаркнул молодой кудрявый капонир. — Жалоба на француза, что далеко гуляет. Никак его не достанем!..

— Каков молодец! — сказал Кутузов Ермолову.

— У меня все молодцы, ваше высокопревосходительство, — самоуверенно ответил подполковник. — За четыре года службы роте не сделано ни одного замечания…

Главнокомандующий стянул с правой руки перчатку.

— Спасибо, голубчик, — дрогнувшим голосом проговорил он, забирая в свою пухлую руку с истончившимся золотым кольцом на безымянном пальце огромную лапу Ермолова. — Спасибо… — Добавил громко: — Благодарю, братцы, за службу! — Переждал стройное: «Рады стараться!..» — и сказал: — Бонапарт, братцы, хитёр. Он непременно захочет нам силки расставить. Будет ожидать, чтобы мы его поживку слопали да и попались… — Кутузов прищурил здоровый глаз и закончил крепким солдатским словцом: — А я ему отвечу: «Сам слопай, своей ж…!»

Рота грохнула. Переждав смех, главнокомандующий обратился к Ермолову. Истинный екатерининский вельможа, тонкий дипломат и проницательный политик, он умел оценивать людей с первой встречи и не имел случая эту оценку менять.

Кутузов расспросил Ермолова о прежней его службе и удивился тому, что, обладая двумя знаками отличия времён Екатерины II, тот был только подполковником, при быстрых производствах прошедшего царствования.

Садясь в карету, он приказал спешить на соединение с армией и, прощаясь, сказал:

— Я буду иметь вас на замечания…

2

Кутузов недаром торопил конных артиллеристов, скрывая за солёной шуткой тревогу: он очень высоко ставил военное искусство Наполеона и видел пороки того стратегического плана, которому должен был сам неукоснительно следовать. Ему противостоял противник, не только возглавлявший лучшую в Европе армию, талантливых маршалов и храбрых солдат, но и полновластно распоряжавшийся всеми людскими и материальными ресурсами целой страны, которая давно работала только на войну.

В эту пору Франция была уже совсем не той, что в первые годы революции. Задолго до того, как республика превратилась в империю, до того, как на место фригийских колпаков, деревьев вольности, гордых лозунгов: «Liberte, Fgalite, Fraternite» («Свобода, Равенство, Братство») — явилась деспотия личной власти и тяжёлые золотые орлы уселись на древки имперских штандартов, начали меняться его идеалы. Освободительные войны сменились захватническими ещё с конца 90-х годов XVIII столетия и теперь продолжились грабительскими походами в Италию и Голландию, установлением протектората над Швейцарией, захватом Ганновера, насильственным присоединением Генуэзской республики…