Генерал Доватор

— Як бы ты знав, якие у твоего хозяина поганые мысли!.. Кто тогда будет тебя баловать? Ешь, дурень, и не оглядывайся. Жизнь на войне копейка… А ты так зробляй, щоб она потянула на руб… Поняв, дурень? Ступай!

Филипп Афанасьевич, передавая повод Павлюку, хмуро заметил:

— Ты за конями смотри, як положено. Коноводам тилько бы дрыхнуть. Лодыри, щоб вам пусто было!..

— Возьми оставайся, я с Захаром пойду. Чего ворчишь? Думаешь, боюсь? — обиженно заговорил Павлюк.

— Ладно, погоняй!.. Заобиделся, рыжий… Ты про тетрадь не забудь, что наказывал, она там, в переметке…

Торба, слушая речи своего друга, терпеливо помалкивал. Совсем необычным показался ему сегодня Филипп Афанасьевич.

Сели под разлапистую елку, наспех сжевали по сухарю, а потом пошли к Чалдонову: узнать обстановку.

Надо было пройти небольшую полянку. Под высокой и жесткой болотной травой хлюпала вода. Зеленые кочки, как горохом, были усыпаны недозревшей, белой клюквой. Кое-где каплями крови алела спелая брусника. Кругом торчали редкие, чахлые сосенки, маленькие умирающие ели, покрытые лишайником, точно рваным серым тряпьем. Ближе к большаку лесок становился здоровее и гуще. Вдруг из-за кочки поднялся Чалдонов. Взмахнул противотанковой гранатой, точно взвешивая ее в руке, сердито, вполушепот, сказал:

— Ложись!..

Когда прилегли, Торба заметил, что метрах в двадцати тянулся большак, извиваясь, как змея. Захар огляделся. Кругом, замаскировавшись, лежали казаки. Почти из-за каждой кочки торчали стволы автоматов, мушки карабинов выглядывали из предохранительных колец, как птичьи носы, рубчатые кожухи станковых пулеметов сливались с серо-зеленым мхом. А на первый взгляд, кроме низеньких кустиков, болотной морошки да княженики, ничего не было видно…

Только воину понятно захватывающее волнение перед боем, это инстинктивное напряжение всех чувств доходит у сильных, волевых людей до холодного спокойствия, когда человек весь превращается в зрение, в слух. Именно такое состояние охватило Шаповаленко. Он напряженно смотрел на крутой поворот большака, откуда доносился приближающийся гул мотора. Показались первые крытые брезентом машины.

Шаповаленко начал их считать: «…девять, десять… восемнадцать… двадцать три…» Всего в колонне было тридцать семь грузовых машин и одна легковая, шедшая впереди. Колонну прикрывали тринадцать мотоциклистов, вооруженных ручными пулеметами. Шаповаленко оттянул затвор автомата…

Слева, над самым ухом Филиппа Афанасьевича, раздался треск. Это Чалдонов выпустил из автомата сигнальную очередь по легковой машине. И тотчас раскатился кругом ошеломляющий грохот. Легковая машина встала поперек дороги. В кабине шофера мелькнул высокий околыш офицерской фуражки… Шедший следом за легковой машиной трехтонный грузовик расплющил ее, как яйцо, и сполз в кювет. Вспыхнувший бензин жарким пламенем охватывал груды обломков. Пятнадцать пулеметов в упор расстреливали истошно вопивших под брезентом гитлеровцев. Солдаты выпрыгивали из машин; одни из них, скошенные пулями, другие, охваченные смертельным страхом, валились в кювет…

Мотоциклисты, ехавшие в хвосте, повернули было назад, но их встретил огонь эскадрона Биктяшева, сидевшего в засаде с противоположной стороны шоссе.

В этой операции было уничтожено около 400 гитлеровцев, 38 автомашин и 13 мотоциклов. 130 немецких солдат были взяты в плен. Захваченные трофеи удивляли казаков своим ассортиментом. Некоторые машины были похожи на универсальные магазины. В них можно было найти все: от дамской юбки до потрепанного ученического портфеля.

В одной из машин Шаповаленко отыскал поношенную рясу священника, сшитую из добротной коричневой материи. Тут же валялась мягкая фетровая шляпа.

Филипп Афанасьевич примерил ее, мельком взглянул, как в зеркало, в разбитое стекло машины. С густой своей широкой бородой, с усами лихого запорожца, он походил в шляпе на соборного протодьякона гоголевских времен.

— Кончай, хлопцы! — возбужденно кричал Чалдонов. Лицо его с заострившимися небритыми скулами выглядело постаревшим, а волосы, казалось, были чернее обыкновенного.

Казаки, окружив толпу пленных, гнали их к лесу. Остальные торопливо поджигали уцелевшие машины. На одной из них автоматически включилась сигнальная сирена и выла, выла, как взбесившееся чудовище…

Заваленный трупами большак дымился, над пылавшими машинами летали густые хлопья черной копоти. В огне сухими трескучими залпами рвались патроны.

Торбе хотелось скорей уйти от этого смрадного места.

В бою, так же как и Филипп Афанасьевич, он рванулся к горевшим машинам одним из первых, в каком-то исступлении нажал на спуск автомата и выпустил по брезенту почти весь диск. Фашисты выпрыгивали из машин и тут же падали. Торба продолжал стрелять. Когда патроны кончились, лихорадочно вставил новый диск, а старый бросил под ноги. Подобрал он его, когда уже все было закончено…

Сейчас Захар машинально шагал вслед за Шаповаленко, как в пьяном чаду.