Генерал Деникин

В остальном китайцам не приходилось между русскими и японцами выбирать. Русские общительны, не высокомерны. Японцы же «китаез» за людей не считали. Среди них японцев интересовали только женщины. Их по установленному режиму отбирали и уводили с собой. Развлекались они с секс-рабынями даже на своих аванпостах. Бывало, захватывали разведчики японскую заставу и обнаруживали на ней в самом жалком состоянии китайских узниц.

Зависимость от переводчиков, которой хлебнул Деникин в пограничниках, здесь стала угрожающей. Среди китайцев масса их расплодилась, и все были готовы шпионить как для русских, так и для японцев. По всему фронту эти уличенные двойные агенты гибли сотнями, но на смену им грибно вырастали новые «добровольцы».

При расследованиях сводили счеты, оговаривали друг друга кто ни попало, шпиономанией пользовались проходимцы…

Деникин сидит на циновке кана и пьет чай с дивизионным врачом Маноцковым. Тот рассказывает:

– Был у нас никуда не годный прапорщик, призванный из Петербурга, тосковал по молодой жене, а больше по доходному делу, что там оставил. Пуль боялся, но однажды привозят ко мне его казаки раненным в ногу, а также двух китайцев, которых их косами вместе связали. Объясняют, что ехал прапорщик с казаками в Шахеду, в обоз. Захотел дорогой по надобности в рощу. Они остановились, вдруг слышат через несколько минут выстрел за деревьями, куда прапорщик ушел. Побежали туда и видят: лежит прапорщик раненным, а невдалеке эти два китайца убегают. «Это мои убийцы!» – прапорщик кричит.

Маноцков закурил и продолжил:

– Посмотрел я прапорщика: температура высокая, но рана пустяковая. Смутило, что вокруг входного пулевого отверстия ожог, как при выстреле в упор бывает… Китайцев тут же допрашивают через переводчика. Китаец-переводчик много чего-то на своих земляков наговорил. Так постарался, что срубили тем головы… Потом слышу из лазарета, бредит кто-то, стонет. Зашел в него, а прапорщик с выкаченными глазами на кане сидит и что-то бормочет, сам с собой разговаривает. Увидел меня и кричит: «Где эти манзы, что с ними сделали?» Я отвечаю: «Казнили». Забился, завыл прапорщик: «Боже, какой ужас! Ведь это я сам в себя выстрелил…»

Нахмурившийся Деникин спрашивает:

– А потом?

– Эвакуировали прапорщика.

– Почему же вы его не уличили?

Маноцков раздраженно гасит папиросу.

– Потому что я врач, а не прокурор… К тому ж, отрубленные головы не приставишь.

В октябре наместник Дальнего Востока адмирал Алексеев, бывший главнокомандующим Маньчжурской армии над командующим Куропаткиным, наконец, в третий раз добился своей отставки у императора. С устранением одного «главного никчемного» другой стал главнокомандующим – сам Куропаткин. Маньчжурскую армию преобразовали в три. Во главе 1-й, восточной, стал генерал Линевич; 2-й, западной, – генерал Грипенберг; 3-й, центральной, – генерал барон Каульбарс. Отряд Ренненкампфа вошел в 1-ю армию Линевича.

Из штаба Куропаткина постоянно нацеливали ренненкампфовцев на дорогу из Цзянчина в Синцзинтин, по которой противник мог обойти Мукден. Поэтому ее непрестанно разведывали. 19 ноября Ренненкампф, давно тяготившийся затишьем, лично повел по ней три батальона, четыре сотни и двенадцать орудий на деревню Уйцзыюй. Отправился с ним и более вышестоящий генерал Экк, хотя распоряжался всем Павел Карлович. Рядом с ним ехал начштаба Деникин.

Холодным утром отряд двигался по широкой лощине между сопками, откуда в любой миг могли застучать пули. Опережая колонну, конные заставы подскакивали к склонам, казаки спрыгивали, лезли на сопки, прикрывая отряд. Перекатами действовали заставы: одни, отнаблюдав, пристраивались в хвост, другие впереди устремлялись на сопки.

Остановились на привал. Воздух чист и прозрачен, Деникин выводит донесение в штаб армии. «Вззы… вззы!» – услышал вдруг. Будто шмели!» «Вззы, вззы, вззы…» – прямо над головой. А Ренненкампф весело говорит ему:

– Ну-с, Антон Иванович, поздравляю вас с боевым крещением!

Да это японские пули! Неприцельно бьют откуда-то с вершины. Никто не обращает на них внимания.

20 ноября был для Деникина первый в жизни бой. Отряд сбивает японцев с перевала Шунхайлин, потом гонит их из Уйцзыюя. Заночевали в деревне, на прилегающих сопках выставили аванпосты.

В одной фанзе спят Ренненкампф, Экк, Деникин и другие штабисты. На рассвете – бешеный огонь с сопок! Что такое? Там же отрядные дозоры… Выясняется, что обманули японцы. Ночью они, громко говоря по-русски, подошли к двум заставам и перебили их. Захватили гряду и полосуют сверху деревню. К вершине на подмогу спешит батальон.

Пули горохом лупят по крыше и стенам командирской фанзы. Но бравый обычай, заведенный Ренненкампфом, непреложен. Офицеры, будто не слыша «музыки», неторопливо собираются. Они выходят сделать утренний туалет во двор, где пули завывают. Во главе с совершенно невозмутимым фон Ренненкампфом под выстрелами пьют чай – дольше обычного.

Потом идут в лощину к резерву, открыто стоящему у перекрестка дорог. Сверху и по нему начинается шквальный огонь. Санитары оттаскивают троих раненых.