Генерал Деникин

С 30 августа Керенский объявил себя Верховным главнокомандующим. Сначала он предложил этот пост снова Алексееву, но тот согласился лишь на должность начштаба Ставки, с условием «преемственного и безболезненного перехода» ее опять в новые руки. В общем, генерал Алексеев, как всегда, от скуки был на все руки.

1 сентября Алексеев прибыл в многострадальную Ставку, ставшую истинно Могилевской. Корнилов с усмешкой посмотрел на Алексеева и сказал:

– Вам трудно будет выйти с честью из этого положения. Вам придется идти по грани, которая отделяет честного человека от бесчестного. Малейшая ваша уступка Керенскому толкнет вас на бесчестный поступок. Думать же, что Керенский, который теперь, конечно, в руках Совета рабочих и солдатских депутатов, пойдет на выполнение всех моих требований, не приходится. В лучшем случае: или вы сами уйдете, или вас попросят уйти.

Вечером этого дня Алексеев получил приказ Временного правительства арестовать генералов Ставки Корнилова, Лукомского, Романовского. 3 сентября их из-под домашнего ареста под охраной перевезли в Могилевскую гостиницу «Метрополь». 11 сентября 1917 года генералов переправили вместе с группой других мятежных офицеров сидеть за пятьдесят километров в городок Быхов, в здание старого католического монастыря.

Корниловский путч провалился, но «музыка военной реакции», как точно и красочно определил ее «главный болтун России» Керенский, вострубила по всей стране.

Часть седьмая (1917–1918 гг.) Добровольцы

В тюрьмах Бердичева и Быхова. Побег на Дон. Добровольческая армия. Ледяной поход. Новый командующий. Второй Кубанский поход

В сентябре 1917 года Антон Иванович Деникин сидел в здании гауптвахты Бердичева, превращенном в тюрьму для мятежного главкома Юго-Западного фронта и его помощников. Он описал:

«Камера номер 1. Десять квадратных аршин пола. Окошко с железной решеткой. В двери небольшой глазок. Нары, стол и табурет. Дышать тяжело – рядом зловонное место. По другую сторону – номер 2, там Марков; ходит крупными нервными шагами. Я почему-то помню до сих пор, что он делает по карцеру три шага, я ухитряюсь по кривой делать семь. Тюрьма полна неясных звуков. Напряженный слух разбирается в них и мало-помалу начинает улавливать ход жизни, даже настроения. Караул – кажется, охранной роты – люди грубые, мстительные.

Раннее утро. Гудит чей-то голос. Откуда? За окном, уцепившись за решетку, висят два солдата.

Они глядят жестокими глазами и истерическим голосом произносят тяжелые ругательства. Бросили в открытое окно какую-то гадость. От этих взглядов некуда уйти. Отворачиваюсь к двери – там в глазок смотрит другая пара ненавидящих глаз, оттуда также сыплется отборная брань. Я ложусь на нары и закрываю голову шинелью. Лежу так часами. Весь день, один, другой – сменяются «общественные обвинители» у окна и дверей. Стража свободно допускает всех. И в тесную душную конуру льется непрерывным потоком зловонная струя слов, криков, ругательств, рожденных великой темнотой, слепой ненавистью и бездонной грубостью…

Словно пьяной блевотиной облита вся душа, и нет спасения, нет выхода из этого нравственного застенка. О чем они? «Хотел открыть фронт»… «продался немцам»… Приводили и цифру – за двадцать тысяч рублей… «хотел лишить земли и воли»… Это – не свое, это – комитетское. Главнокомандующий, генерал, барин – вот это свое! «Попил нашей кровушки, покомандовал, гноил нас в тюрьме, теперь наша воля – сам посиди за решеткой… Барствовал, раскатывал в автомобилях – теперь попробуй и полежать на нарах, сукин сын. Недолго тебе осталось… Не будем ждать, пока сбежишь, – сами своими руками задушим».

Иногда Деникин не выдерживал, скидывал шинель, подскакивал к окну.

– Ты лжешь, солдат! Не свое говоришь. Если ты не трус, укрывшийся в тылу, если был в боях, ты видел, как умели умирать твои офицеры!

Очередная морда исчезала. По-божески относились из тюремщиков к заключенным лишь двое пленных австрийцев и русский солдат, носивший пищу. Потом караул поручили юнкерам 2-й Житомирской школы прапорщиков. Они стали ограждать от рвущейся толпы, при накалении обстановки выставляли пулеметы. Деникин приготовился к смерти, решил, что если все-таки ворвутся к нему, применит тяжелый графин с водой. Проломит череп первому «товарищу», чтобы сразу убили, без мучений.

Полмесяца Деникин не выходил на прогулку перед гауптвахтой, чтобы не быть экспонатом, который рассматривают всегда окружавшие эту площадку злобные зеваки. Каждый день из дома напротив тюрьмы кто-то задушевно выводил:

Последний нонешний денечек
Гуляю с вами я, друзья…

Пополнили заключенных командующими армиями Юго-Запада генералами Эрдели, Ванновским, Селивачевым, главным начальником снабжения фронта генералом Эльснером. Арестованных допрашивала следственная комиссия Юго-Западного фронта. Деникин сразу заявил: