Генерал Багратион. Жизнь и война

В принципе, Гильдебрант предложил операцию, которая, согласно «Краткому наставлению о важнейших хирургических операциях», изданному Я. В. Виллие в 1806 году, как раз начиналась с расширения отверстия раны скальпелем. Затем предстояло извлечь из раны инородные тела и обломки костей, перевязать артерии и — очень важно — «произвести противоотверстия, иногда длинные и глубокие, соразмерно величине члена, глубине, суживанию раны и отстоянию одного отверстия от другого». Это должно было способствовать «выхождению или извлечению из ран инородных тел и обломков костей… и для способствования выхождению гноя и отделению помертвелых частей»18.

Между тем со второго дня ранения был заметен прогрессирующий процесс воспаления раны и участка ноги вокруг нее, образования и накопления гноя. Это видно из описания Говорова. Как он сообщает, при перевязке вечером 1 сентября открылось, что рана оказалась «не в лучшем состоянии против прежнего»; 2 сентября «рана его в перевязке представляла весьма количественное нагноение и скрывающуюся под оным глубокую полость, из которой вытаскивался смердящий гной». При перевязке вечером 3 сентября «ощутительно было зловоние. Самый гной в качестве своем изменился»19. Поражает хладнокровие, проявленное во все эти дни врачами, сопровождавшими Багратиона, при виде нарастающего процесса воспаления — ведь они же ведали, что рана не чиста, что Виллие вытащил обломок кости, а там остались и иные инородные тела. Тогдашние врачи прекрасно знали, что все эти нагноения, скапливание гнойных масс чреваты антоновым огнем (гангреной) и общим заражением («гнилой лихорадкой»), Все описанное Говоровым свидетельствовало о начале этого процесса.

Как пользовали гнойную рану. Допустим, Багратион действительно отказался делать операцию, предложенную московским светилом, но все равно врачи не должны были ограничиваться ежедневной перевязкой и визуальным осмотром. Раненный в ногу пулей под Аустерлицем и попавший в плен русский гренадер лечился, например, таким образом: «Рану пользовали корпией и деревянным маслом; бывало, сделаешь из корпии трут, да с деревянным маслом и заправишь его в рану, сверху наложишь компресс и перевяжешь рану бинтом. Это нужно делать каждый день, а бывало, как не сделаешь этого, то нога вздует, распухнет и заболит, ну, тогда берешь бритву и разрезаешь около раны, когда надавишь, материя (1гной. — Е. А.) выйдет, и тогда станет ноге тотчас легче, и пойдешь ходить»20. Проще говоря, при невозможности «противоотверстия» для выхода гноя нужно было делать все, чтобы удалять гной из раны…

Конечно, Багратиона можно назвать трудным больным. Он никогда не был серьезно ранен в сражениях и, кажется, особенно не болел. Поэтому он не вполне ясно понимал грозящую ему опасность. Он не считал рану серьезной и был убежден, что дело врачей с помощью порошков, снадобий и примочек поставить его на ноги. Когда его показали Гильдебранту, то Багратион обратился к нему с суждением, которое, возможно, хорошо в военном деле, но не в медицинском: «Я не сомневаюсь в искусстве моих господ докторов, но мне желательно, чтобы вы все совокупно меня пользовали. Я желаю в теперешнем состоянии лучше положиться на трех искусных врачей, нежели на двух таковых»21. Кажется, что он был еще в пылу схватки, сражение под Бородиным и оставление Москвы представлялись ему важнее всего на свете, и он с многочисленными своими посетителями горячо обсуждал их. Когда раненого привезли в Троице-Сергиеву лавру, он непременно хотел ехать дальше. Говоров предлагал ему отсрочить поездку. На это Багратион отвечал: «То-то, что никак нельзя отсрочить! Я должен, если бы то можно было, лететь. Минутное промедление отдаляет от меня спокойствие». Он и его окружение опасались попасть в плен. И только когда его старший адъютант Брежинский распорядился послать партии казаков по окрестным дорогам, Багратион успокоился. Самостоятельный по характеру, авторитарный, волевой и к тому же горячий, Багратион не имел перед собой врача, который внушил бы ему доверие. Возможно, что если бы его лечил Виллие, он вел бы себя иначе. Недаром он так обрадовался, когда на поле боя к нему приехал личный врач государя. Доктор такого уровня соответствовал его амбициям, он мог убедить генерала лечь на необходимейшую в тех условиях операцию. Но возле него были врачи иного калибра, которые могли только ему советовать, да и то побаиваясь при этом его гнева. Когда 4 сентября, посовещавшись, врачи решили «доложить князю» о необходимости операции по отнятию голени, они поручили эту «тягостную и неприятную комиссию» Говорову — низшему среди них по должности и авторитету, но чем-то симпатичному Багратиону.