Генерал Алексеев

«Пожалуйста, — обеспокоенно писала она супругу, — не позволяй славному Алексееву вступать в союз с Гучковым, как то было при старой Ставке. Родзянко и Гучков действуют сейчас заодно, и они хотят обойти Алексеева, утверждая, будто никто не умеет работать, кроме них. Его дело заниматься исключительно войной». «Я прочла копии с двух писем Гучкова к Алексееву, — продолжала Императрица, — и велела буквально скопировать одно из них для тебя, чтобы ты мог убедиться, какая это скотина! Теперь мне понятно, почему А. (Алексеев. — В.Ц.) настроен против всех министров — каждым своим письмом (по-видимому их было много) он будоражит бедного Ал. (Алексеева. — В.Ц.), а затем в письмах его факты часто намеренно извращаются. Все министры чувствуют антагонизм с его стороны к Ставке, и теперь им стала ясна причина этого. Когда ты получишь это письмо, то ты должен серьезно поговорить с Ал., так как эта скотина подрывает в глазах А. все правительство — это настоящая низость… Надо изолировать Ал. от Гучкова, от этого скверного, коварного влияния». В другом письме — та же тревога: «Посылаю тебе копию с одного из писем Гучкова к Алексееву — прочти его, пожалуйста, и тогда ты поймешь, отчего бедный генерал выходит из себя; Гучков извращает истину, подстрекаемый к тому Поливановым, с которым он неразлучен. Сделай старику строгое предупреждение по поводу этой переписки, это делается с целью нервировать его». «Видно, как этот паук Гучков и Поливанов опутывают Ал. паутиной, — хочется открыть ему глаза и освободить его. Ты мог бы его спасти, — очень надеюсь на то, что ты говорил по поводу писем».

Государь не стал устраивать следствий по поводу сообщений супруги, ограничившись частной беседой со своим начальником штаба. Как отмечал Николай II в письме к Александре Федоровне, «Алексеев никогда не упоминал при мне о Гучкове. Я только знаю, что он ненавидит Родзянко и насмехается над его уверенностью в том, что он все знает лучше других. Что его давно приводит в отчаяние, так это огромное число писем, которые он получает от офицеров, их семей, солдат и т.д., а также и анонимных, и во всех его просят обратить мое внимание на тяжелое положение городов и сел по случаю дороговизны продовольствия и товаров!»^{36}.

Но даже если допустить, что Алексеев знал что-либо о планах «переворота», которые действительно разрабатывались Гучковым во взаимодействии с генерал-майором А.М. Крымовым и князем Д.Л. Вяземским (остановка царского поезда гвардейскими кавалеристами, принуждение к отречению Государя или принудительное пострижение Императрицы в монастырь и т.д.), то вряд ли он придавал им настолько серьезное значение, чтобы не считать их очередными эмоциональными рефлексиями парламентской оппозиции, стремящейся к власти. Ведь конкретного, четкого, детализированного сценария переворота так и не было разработано, а только такой конкретный план и мог бы считаться подготовленным государственным преступлением. Слухи и сплетни, поиски «истинных причин на деле столь простых явлений» были, но здесь уместно привести мнение одного из современников генерала о тех, которые «всегда склонны искать сокровенный смысл во всем, что происходит с сильными мира сего, не отходя… от своей привычки дурного тона».

При попытках обосновать «глубину» вовлеченности Алексеева в «заговор военных» нередко цитируются отрывки из воспоминаний Лемке, которые, казалось бы, достаточно полно отражают эту тему. Однако это не так. Лемке, например, отмечал доброжелательность в отношении Алексеева к генералу Крымову: «Был сегодня генерал-майор Александр Михайлович Крымов, командир Уссурийской казачьей бригады. Человек большого роста и грузной комплекции; говорят, очень умный, дельный и ловкий. Алексеев относится к нему очень тепло и долго с ним беседовал у себя в кабинете».