Генерал-адъютант его величества (СИ)

Император работал. Большинство россиян, особо не знающих жизнь в Зимнем дворце, завидовали монарху, наивно полагая, что он жил от бала до вкусного обеда, то есть куролесил одними развлечениями. Увы, но так жили женщины на российском престоле в XVIII веке. В XIX же веке, в первую очередь по решению самого Николая I, император был, главным образом, высшим чиновником в России, являясь не только председателем совета министров, но и большинством министров, оставляя последним лишь второстепенные полномочия.

Когда Макурин, приехав, попросился на аудиенции, ему, разумеется, не отказали. Более того, ему даже не позволили задержаться в приемной, где были несколько военных в чине младших чинов и таких же невысоких придворных. Нет, совсем небольших они, конечно, не были, императора все же обслуживали — поручики ли, капитаны ли гвардии первые, флигель-адъютанты вторые.

Андрей Георгиевич сразу прошел мимо них в кабинет самого императора. Только вот поговорить тет-а-тет (цесаревич не в счет) ему все равно не удалось. В кабинете помимо Николая и его сына Александра был еще военный министр князь Долгорукий, и Макурину пришлось битый час слушать, в общем-то, совсем не интересные армейские дела. При чем нового он почти не услышал. Россия, как всегда, была окружена внешними врагами, денег было мало, а военных забот много. А когда, спрашивается, было наоборот?

Императору, в отличие от штатского святого, было все интересно. Он пытал министра весь долго (очень долго на взгляд Макурина) и, наверняка, допытывался бы еще, но унылый вид министра религий и животрепещущие его новости его достали и он все же отпустил Долгорукого чуть раньше, чем всегда. Кивком поздоровавшись с Макуриным, тот быстро ушел. Не то, что спешил или пытался убежать от вопросов, просто император не любил, как военный, когда в рабочие моменты начинали медлить. Он любил так: пришел, доложился, ответил, если надо, на вопросы, ушел. Не девушка ведь, нечего протираться около мужчин.

Разговор со святым Николай начал с августейшего выговора:

— Андрей Георгиевич, вы, как государственный муж высокого класса и почти Романов должны все это знать и любить. Даже то, что вы не касаетесь напрямую.

Монарх, стоя очень рядом, смотрел в упор на этот раз злыми глазами. И Макурин почувствовал, как коленки у него явно подрагивают. Он попался под знаменитый «взгляд императора Николая I». Иными словами, взгляд василиска. Говорят, что жертвы этого расстрела глазами падали в обморок. Немолодые мужчины, убеленные в сражениях сединами, теряли сознания, как невинные девушки.

Историки потом не верили, особенно в советском ХХ веке. Ага, они бы сами оказались в этом положении, он бы посмотрел на них! Такой детина около двух метров смотрит! Уж куда попаданец с большим опытом и самообладанием и тот заметно зашатался. А местные аборигены падали бы пачками.

И последних сил он перекрестился. Бог ли помог, или мышечная привычка сыграла, но ему стало легче. Он даже возразил:

— Государь, по своему положению, дарованному Господом Вседержителем, не должен я влезать в дела государственные, в том числе военные.

— Нет, а ты слышишь, Сашка, — так он называл цесаревича «при своих», — он еще мневозражает. А у самого, наверное, поджилки трясутся? Трясутся ведь?

Трясутся, ваше величество, — признался Макурин. Николай снова смотрел на него вблизи, но уже не злым, а веселым взглядом, и сопротивляться было легче. Он даже возразил императору: — но святость моя не позволяет заниматься совсем уж земскими делами. Господь не велит!

Богу возражать было не с руки даже всесильному на Земле императору, и тот с некоторой досадой спросил его:

— Но, наверняка, что-то можно? Министром ведь ты стал. Или тоже считаешь, что это не земное? Дескать, пусть люди мараются на Земле, а я буду восседать на небе?

— Господь с тобой, государь, — опять перекрестился Макурин. Николай снова злился и это могло кончится очень нехорошо в первую очередь для самого попаданца, а потом как-нибудь и для самого монарха. Бог Всесилен и очень Могуч. И он не зол, но весьма памятлив и все знает и может. Вряд ли он простит даже самому помазаннику Божьему такое надругательство над своим святым.

На это случай у него было одна возможность, и он о ней не забыл. Перекрестился, обратился к Господу Богу на иконе:

— Господь Наш Милостивый, но Грозный, помнящий о наших всевозможных грехах, но прощающих их по возможности!

Андрей Георгиевич был по прошлой жизни не то что бы атеистом, но уж не религиозным деятелем. Но вот как-то вспомнил с некоторыми купюрами одну молитву — обращение к Богу. Прочитал.

Император заметно затишел, из него выглянул не суровый всесильный самодержец, а немолодой человек со своими проблемами. Он перекрестился, вздохнул, признался:

Погорячился я что-то. Давай сначала и потише. Разговор уж очень важен. И Сашка пусть послушает, — кивнул Николай на цесаревича, — ему ведь тоже потом с тобой работать, будучи императором.