Генерал

И тут генерал подумал, что в этом окопном затишье, без хорошей перепалки, у солдат невольно расслабляется воля и они привыкают беречь себя.

— А когда идешь по брустверу, поле вашего обстрела хорошо видно? — поинтересовался он у командира роты.

— С бруствера лучше видно, только днем выходить опасно, ваше превосходительство,— ответил ротный и опять с трудом произнес это длинное и трудное для него слово.

Генерал посмотрел на ротного и вдруг почувствовал не­удержимое желание отшвырнуть его куда-либо подальше от себя, чтоб тот не был таким трусом и мямлей. Он даже готов был надавать ему пощечин.

И неожиданно для самого себя и для всех остальных круто повернулся, встал на ступеньку и, опершись на плечо солдатика, попросил:

— Помоги-ка мне, братец...

И поднялся на бруствер. Постоял, затем пошел вдоль спокойно и прямо.

— Дзнь, дзнь...— в ту же минуту пролетели над головами одна за другой две пули.

— Стреляют...— сказал кто-то.

«Кому нужно это глупое геройство? С ума он сошел что ли? — удивленно посмотрел на генерала прапорщик,— Но ведь и мне надо идти с ним по брустверу, и мне надо»,— подумал он в ужасе.

Генерал покосился на прапорщика и зло подумал: «учителишка... из тех, которые едят с ножа... Бережет себя».

Но тот вдруг легко выскочил на бруствер и встал поза­ди генерала, тоже всего себя открыв противнику. Прапор­щик успел сделать лишь два шага, как вдруг перевернулся н как-то странно стал сползать в окоп.

— Вот...— вырвалось у солдата, стоявшего внизу.

Генерал спрыгнул в окоп и вместе с другими наклонился над прапорщиком, схватил его руку и крикнул:

— Фельдшера!

Прапорщик лежал, подогнув под себя ноги и откинув в сторону руку в замшевой перчатке. Фуражка съехала набок, из-под нее вылезли светлые, аккуратно расчесанные волосы. На сухом окопном дне алела небольшая лужица крови.

Прибежал фельдшер со своей сумкой и, осторожно обой­дя генерала, опустился на колени и приложил ухо к груди прапорщика.

— Скончался его благородие, ваше высокоблагородие,— сказал генералу таким тоном, будто хотел еще добавить: «Я не виноват».

Генерал положил руки убитого на его грудь, затем, не торопясь, важно снял фуражку.

— Вечный покой,— прошепелявил он.

Потом, словно вспомнив о чем-то, снова опустил фураж­ку, нагнулся и поцеловал холодный лоб.

— Слава погибшим сыновьям отчизны! — тихо добавил он и как-то неумело и долго надевал фуражку.

Стрельба прекратилась. Опять воцарилась вокруг сто­рожкая тишина. А у самого леса, на флангах, трудно было разобрать — дым там стелется или туман...

1916 г.