ГенАцид

– Это ж литературное на-сле-ди-е! А наследие легким не бывает. Я правильно говорю? – Повернулся за поддержкой к Пахомову сержант.

Но Антон только предательски пожал плечами, мол, всякое бывает. Тогда за Черепицына вступился майор.

– Кто там у тебя?

– Ба-ра-тын-ский, – по слогам прочитал Сериков.

– Ну и?

– Ев-ге-ний.

– И что?

– Аб-ра-мо-вич, – почему-то с ударением на «о» произнес отчество поэта Сериков. – Еврей, что ли?

– Какой еще Абрамо?..

– Да отчество это, а не фамилия, – устало встрял в диалог Пахомов. – И никакой он не еврей. Хотя принципиально это ничего не меняет.

– Ну вот, Сериков. Не еврей. Че ты нам мозги полируешь? – разозлился Черепицын.

– Все равно не понимаю.

– Что ты не понимаешь?

– Ну вот. «Пироскаф» какой-то.

– Ну и?

– Да не... тут че-то такое... как-то странно писано, – продолжал капризничать Сериков. – Хитро больно. Да и потом... я это... стихи не люблю.

И посмотрел в зал. Зал молчал, хотя по лицам было видно, что стихи не любит не он один.

– Ишь ты! Стихи он не любит, – последовав примеру Серикова, обратился в зал Черепицын.

– Не люблю, – окончательно заупрямился Сериков. Тут даже Пахомов вышел из себя.

– А что ты любишь? Может, тебе трактат Ломоносова «О сохранении и размножении российского народа» дать?

Сериков, хоть и не понял, что ему предлагает Пахомов, но ехидность в словах последнего уловил, а потому насупился и опустил голову.

Зал с интересом наблюдал за перепалкой на сцене. Происходящее на ней напоминало какую-то провинциальную театральную постановку. В театре из большеущерцев никто не бывал, но по телевизору что-то видели и полагали, что разговоры на сцене ведутся именно через обращение в зал. Знающие упертый характер Серикова начали потихоньку делать ставки. Кто-то считал, что Сериков не уступит, кто-то, наоборот, считал, что «эти трое» его «сломают». Майор Бузунько понял, что если упустить момент, процесс может пойти в направлении крайне нежелательном, а то и вовсе зайти в тупик. Надо брать инициативу в свои руки.

– Значит так, граждане и товарищи. Если тут какие непонятливые, то объясняю еще раз. Указ президента не обсуждается. Баратынский, хератынский – учи, и все. Я доступно мысль излагаю?

Народ зашевелился, но возразить было нечего.

– Ладно, Сериков, не выёживайся, – крикнул наконец кто-то из зала. – Бери, чего дают, потом, если че, обменяемся.

– Никаких «обменяемся»! – хлопнул ладонью по столу Черепицын. Бузунько с Пахомовым вздрогнули. – Вам товарищ майор про указ президента, а вы тут базарную лавочку устроили? Я сегодня Поребрикову во-о-о-т такую книгу дал, – Черепицын ладонями рук изобразил немыслимо толстую книгу, – и он даже спорить не стал. «Будет сделано», – сказал он. Вот так, по-военному, по-простому. И это – Поребриков, не чета тебе, Сериков. Матери б постыдился. Она, вон, не выкобенивалась, как ты. На этом дискуссию будем считать закрытой. Давай, расписывайся, и марш со сцены.

Посрамленный примером матери, которая «не выкобенивалась», а также сравнением с Поребриковым, которого, как уже было сказано, уважали в деревне все без исключения, Сериков молча поставил свою подпись и сошел со сцены.

– Следующий, – невозмутимо объявил Черепицын. «Главное, сейчас не спотыкнуться», – подумал Бузунько и, чтобы скрыть напряжение, заложил руки за спину и отвернулся к окну.

Третьим на сцену поднялся Гришка-плотник.

– Здорово, Гриша, – бодро поприветствовал подошедшего Черепицын.

– Да хрен ли тут ёпт! – не то зло, не то дружелюбно ответил Гришка.

И протянул руку за своей порцией. Но в тот момент, когда Пахомов вложил в Гришину пятерню небольшую книжку, Черепицын ухватил Гришку за кисть.

– Ты про пятьсот рублей-то не забыл, а? – зловеще и негромко процедил он сквозь зубы.

Гришка попытался выдернуть руку, но сержант держал ее крепко.

– Хрен на! – неожиданно осклабился Гришка. – Щелкал чуглублуд гумливый фуялом, да, видно, нах, клю-бальник перекосоёбило.

И снова дернул рукой.

– Ты мне зубы не заговаривай, ушлепок чешуйчатый, – снова зашипел участковый. – Я те твой клюбальник так перекосоёблю, что глаз не досчитаешься.

– Подгребало, ёпт, мудилище болотное валенками девок, мля, тырыкать! – гордо отразил удар Гришка. И снова дернул руку с книжкой на себя.

Сержант зло отшвырнул Гришкину руку от себя:

– Ну гляди. Лично буду проверять. И только, мать твою, одной буквой ошибись!

– Ну что там за задержка? – нарочито грозно произнес Бузунько, повернувшись к сцене.

– Да все нормально, – фальшиво добродушно откликнулся Черепицын, кинув на Гришку зловещий взгляд.

Гришка проигнорировал мимический выпад сержанта и с достоинством победителя спустился в зал.

«Этак мы, блин, до ночи провозюкаемся, – с тоской подумал Пахомов. – А я с утра даже пожрать толком не успел».

Дальше, впрочем, все пошло живее. Никто не привередничал, рожу не кривил и в диалог понапрасну не вступал.