Гелий-3

Кружа по Яшмовому залу, Норберт успел составить для себя трехмерную карту, упорядочивающую людское созвездие и напоминающие броуновское движение пути перемещения отдельных индивидуумов. Он уже знал, где стоят главы тех или иных клик и где ведутся пустые разговоры людей, бродящих с бокалами в руке и встречающихся на полтора десятка секунд ради пары светских фраз, словно обнюхивающие друг друга собаки. В самом широком месте главного зала клубилось средоточие происходящего — небольшая человеческая туманность, центром которой стал премьер — значительно ниже ростом, чем обычно казалось, с янтарным загаром под цвет односолодового виски в его бокале, с одной рукой в кармане консервативного итальянского костюма, переливавшегося миллионами искр, как небо над пустыней.

То не был сектор Норберта, так что приходилось полагаться лишь на язык тела. Наверняка он мог бы встать так, чтобы все же услышать разговор, но в этом не было никакого смысла. Одна рука в кармане брюк, кривая полуулыбка, весь вид, словно говорящий: «Пока что я тебя слушаю, но еще немного, и катись отсюда». Время от времени — расслабленный смех и блеск словно выращенных в инкубаторе зубов. Вокруг — группа подобострастно улыбающихся фигур, жаждущих хотя бы ненадолго погреться в лучах славы. «Смотрите, я разговариваю с альфа-самцом!»

Там не происходило ничего существенного. Норберт пришел сюда не затем, чтобы отслеживать мелкие интриги между камарильями и сведение личных счетов. Такую информацию он мог бы в случае чего продать какому-нибудь политическому аналитику, по сути, за гроши. Это была не его специальность. Он пришел ради ивента — добротного, способного потрясти МегаНет, ненадолго пробудив тупое многоглазое чудовище.

Вы одни, никто посторонний вас не видит, вы можете делать что пожелаете — так расслабьтесь же наконец! Закажите панду!

Фаза безнадежного самолюбования длилась чуть больше часа. Все это время Норберт кружил с уставленным напитками подносом или пополнял стол с закусками грудами очередных странных творений кулинарного искусства. Если бы не химическое возбуждение, щекотавшее мозг и вызывавшее неестественный интерес, он давно бы все бросил.

Все изменилось, когда премьер их покинул — незаметно, но так или иначе на глазах у всех. Перед этим он подошел к женщине, в которой Норберт узнал кого-то из министров. Здравоохранения? Соцобеспечения? Равенства? Всего наилучшего?

Судя по всему, именно она была виновницей торжества. Премьер пожал ей руку и изобразил пантомиму, демонстрирующую, как ему хотелось бы остаться, насколько он ей благодарен и как ее ценит, но, увы, у него куча дел, он и так уже опаздывает, этот несносный секретарь уже торопит, и ему в самом деле нужно идти.

А потом он уплыл, окруженный небольшой свитой, словно роем звезд над пустыней, остановившись лишь, чтобы пожать руку господину Ву и шеф-повару Орунге-Д’Орсаю.

Постепенно все начало меняться. В воздухе возникло ощущение свободы, будто едва заметный и трудноописуемый, но вполне отчетливый запах. Гости перестали бродить с бокалами и вести светские беседы, за столиками начали образовываться группы. Внезапно прекратились заказы коктейлей — теперь заказывали настоящий алкоголь. На подносах появились самоохлаждающиеся бутылки советской водки и наборы рюмок, японский и казахский виски. Покрепче и побольше.

Их разносили точно так же, как до этого изящные бокалы, наполненные слоями жидкости разной фактуры и вкуса, с желе из оливок и пенкой мартини или томатной икрой со вкусом водки и перышками табаско. Поднос, центр тяжести, шаг. На какое-то время все это как будто стало его второй натурой, и у него вдруг на мгновение возникла мысль, сможет ли он делать все то же самое пару дней спустя.

В дверях кухни он разминулся с Робсоном.

— Скоро начнется, — пробормотал тот, почти не открывая рта.

Норберт едва заметно кивнул.

Давно пора, курва.

х х х

Боль становилась все сильнее. Данные, откладывавшиеся у него в голове, постепенно обретали объем, расталкивая извилины серого вещества и давя изнутри на глазные яблоки, словно заполняющие череп литры застывающего бетона. Когда они спускались на грузовом лифте на парковку, Норберт был уже перегружен образами и звуками, которые выливались из распухающего мозга, грозя взорваться. Он ощущал их даже в желудке, в виде подступающих к горлу едких волн желчи.

К счастью, все стоявшие в лифте официанты выглядели ничем не лучше — бледные, потные, измученные. Как и он, они держались за зеркальные стены, и точно так же казалось, будто они сейчас упадут. Вот только они просто вымотались до предела, а он страдал от избытка данных.

Данные обладали физическими размерами и структурой переполнявшей его леденящей слизи. Они даже обладали цветом — грязно-желтым и зеленоватым, словно гной, и запахом — густой вонью гниющей сои, с резкой примесью растворителя. А также вкусом — кислоты и жженых перьев.