Гель-Грин, центр земли

— Ну… я всегда думал, может, он гений — странный такой, как Дастин Хоффман в «Человеке дождя»… — и молодой человек, рассказав весь сюжет, подмахнул третью кружку пива; бармен задумался о несправедливости жизни: у здоровых людей нет ничего, а аутичному сыну знаменитости только море и нужно, которое есть и так — у всех; а Трэвис тем временем дошел до конца пляжа — дальше начинался порт, корабли, запах рыбы и много людей, которые будут спрашивать, что семнадцатилетний мальчик в старом пальто и длинном шарфе делает не в том, где ему положено, месте; потому он повернул назад; опять прошел вдоль старой пустынной набережной; и возле Черной скалы надел ботинки — Кармен терпеть не могла, когда Трэвис гулял босиком. Она шумела, как готовящаяся начинка для чимичанги; всплескивала руками и охала, а потом тащила пить чай с медом, а он мерзкий, хуже чая, в который упало что-то жирное; вообще он предпочитал кофе со взбитыми сливками и горячий шоколад; Кармен в общем-то готовила ему шоколад по первому требованию — настоящий, мексиканский, с перцем чили, на крутом кипятке; но вот если простуда, то надо чай с медом, — прочитала где-то; русский рецепт.

Скала называлась Черной от простого: камень её действительно был абсолютно черным. И еще раньше на ней стоял маяк; говорили, что на нем кого-то убили, и с тех пор огонь не горел, сколько бы его ни разжигали; маяк снесли, и место стояло пустым, пока пятнадцать лет назад участок не купил мировая знаменитость композитор Янус Сибелиус. И построил на скале дом из стекла — как и вспомнил бармен. Стен в нем не было — только крыша из сверкающего легкого металла, словно летела серебряная птица да решила отдохнуть. Вместо стен — огромные окна, и виден в них был не мир, а только море. Оттого, может, и глаза у Трэвиса странные — и не серые, и не синие, не зеленые и не карие; а цвета погоды — какое море, такой и цвет.

К дому вела длинная железная лесенка; в бурю слуги боялись, что её снесет; но она только дрожала и звенела жалобно, а наутро была на месте — цеплялась за скалу, как плющ. Вся в морской соли — Трэвис чуть не навернулся; в доме пахло фасолью, томатами, красным перцем, словно кто-то принес в носовом платке кусочек мексиканских улиц.

— Явился, — сказала Кармен, — ну-ка быстро руки мыть…

Слуг Янус Сибелиус подбирал долго и не по объявлениям. Кармен служила у его матери; стара она была невероятно; как предмет, а не как человек; смуглая, огнеглазая, от цыган, что гадают всю правду; муж её был намного младше. Внуков было у неё — не перечесть. Но Трэвиса она любила больше всех своих. «Никакой он не слабоумный, — твердила она мужу, когда тот так хотел посидеть и спокойно почитать газету, — он умнее нас с тобой, вместе взятых». Загадки она в нём не видела — только ребенка, которого бросили родители.

Трэвис мыл руки — широкие, как пристань для рыбацких лодок; тающие на воздухе и скользкие, как банановая кожура медузы, рябь между досками; и еще запах: рыбы, соли; свежести, пронзающей шпагой, — похоже пахнут еще розовые розы; вода падала с рук звеня.

— Твой любимый гуляш, Трэвис, с тмином и кукурузой, — Трэвис стоял в ванной; кафель на стенах из разноцветного стекла; время для него текло водой, как для других — песок; прошло уже полчаса, как он ушел мыть руки; в голосе Кармен слышался упрек, стук ногой о пол, будто он — мужчина и не выполнил своего обещания — жениться, вынести мусор; по мнению Кармен, есть холодную пищу — грех; а убийство и прелюбодеяние — «ну, это слабости и страсти, кто мы без них — животные». — Укроп, красные бобы, душистый черный горошек и самые лучшие томаты… А мясо, Трэвис! м-м, — она словно пела из Пуччини; и поцеловала в воздухе свои золотые пальцы. Трэвис улыбнулся. На самом деле гуляш он не любил, как и мясной пирог, и омлет с шоколадом, и тортильи с брынзой и оливками, и прочие вещи, про которые Кармен говорила, что они лучше всех и что Трэвис их «очень-очень любит»; Маркус тоже придумывал, что любит Трэвис, — и они с Кармен уже сами в это поверили; Маркус, который как раз только что вошел в дом, весь забрызганный северным ветром, — старый финн, выполняющий обязанности управляющего, камердинера, сторожа и посыльного. Но людям нравятся их придумки — это Трэвис понял и даже научился ценить; он слабоумный, нежный и не умеет размышлять; и только у моря и его отца не было никаких иллюзий по его поводу…

— А мне, Кармен? Я тоже люблю гуляш, — старый Маркус трогательно выматывал себя из шарфа и многочисленных шерстяных платков: очень простуды боялся; больше, чем темноты и смерти. — И чай с медом. — Трэвис содрогнулся.