Геи и гейши

К восьмому марта всем девчонкам дарили мимозу, как булгаковской Маргарите, о которой, правда, мы узнали куда позже. А я — цикламен вместе с луковицей. Специально выращивал: на цветы у меня рука была легкая. Любимой учительнице приходилось наши с ней отношения защищать перед всеми одноклассниками и даже почти всей школой — в качестве эталона истинной дружбы. Простим ей недогадливость, взрослые ведь порой бывают так наивны!

Дорога к дому длилась полчаса и шла по довольно необжитым местам, так что я считался еще и ее телохранителем. Ну, она, по правде говоря, сама была не из робких, но ведь это как раз бывает самое опасное — раззадоривать всякую шваль. А платила она мне — вы угадали, да? Рассказами. Жаль, я забыл почти все их — они были мимолетно связаны с теми предметами, которые она подбирала на дороге или видела вокруг, и ушли вместе с дорогой к дому и самим домом. Помню я гниловатые сквозные заборы, ветхозаветные тротуары из темно-рыжего кирпича, вбитого в землю, со мхом в зазорах, широкие метлы кленов, которые подстригали каждый год с почти маниакальным упорством, да сосновый лес и кучевые облака в прогале улиц… А еще проходили мы мимо старой фабрички пластмасс — такой, знаете, по части мыльниц и целлулоидных кукольных головок, которые пришиваются к тряпочному туловищу. Она не оправдала себя и захирела еще до войны, когда нас не было на свете; остался один подвал. На его месте решили строить медицинский центр, но пока она служила центром только местного фольклора.

И вот моя подружка тоже стала накручивать свои фантазии вокруг избитой детской темы — какие там, в заброшенной подвальной яме, остались замечательные игрушки. Строго говоря, не такие уж полетные это были фантазии: некоторые мои одноклассники — да и взрослые — пробовали отыскать там кое-что втайне от местной общественности. Я же боялся: и ступенек туда нет, и лестницу-то волоки на глазах у всего поселка… Что-то было в этих рассуждениях фальшивое — будто я боялся признать истиной тот факт, что просто так, без какого-то выверта или волшебства, в настоящий, вовсе не этот, подвал не проникнуть. А потом, видите ли, почтенная дама: сделать — означает полностью довериться россказням, чтобы после сразу же их разрушить. Вы понимаете меня?

А игрушки — ох! Были там, значит, волшебные кубики, картинка из них, если сложить ее по особым правилам, оживала и двигалась наподобие мультяшки. Из мозаичных деталек можно было, если повезет, сложить панораму, в которую можно войти, как в пруд, а из конструктора — целый город, деревья, дома, мебель в домах. Все как в жизни, только совсем маленькое. Ну и куклы, конечно, — они были не из тяжелого папье-маше, как мои, а из легкого, упругого и теплого материала, похожего на те розовые изнутри раковины, что нашел на морском берегу в самое счастливое для тебя лето; наряды для этого карликового народца лежали в отдельных коробках, и все это по росту, изящно стачанное, связанное и сшитое. Моя подружка пыталась повернуть мои мечты к космосу летучих блюдец и вселенной механических чудес, но я не поддался. Я хотел только того, что видел рядом с собой — того, но в то же время не такого.

Убогие желания, скажете вы, — и будете правы. Но когда разговор идет промеж двоих, все это кажется таким сочным, таким живым! Ведь оба мы имели в виду нечто большее, чем бывало сказано, — и каждый свое; но в главной идее вымышленной и в то же время «такой-как-надо» жизни мы соединялись.

Она не выдержала первая. Не век же ей было тешить мое себялюбие — она в мечтах строила для себя куда больший мир, отличавшийся от моей интимной вселенной широкими физическими просторами и мысленными сквозняками. Ей не хватало слов, чтобы передать это мне, хотя и через те образы, на которые я вынуждал ее, ко мне проходило какое-то понимание. «Послушай, мне надоело играть с тобой в неправду, — сказала она в конце концов. — Зачем ты меня все время на это подначиваешь? И добро бы только на вранье — в конце концов, не я, а ты сам хочешь себя обмануть. Это похоже на то, что карлики, лилипуты выдумывают своих… микропутов вместо того, чтобы расти вместе со своей вселенной. Мы как страусы: уходим в малое внутри себя, чтобы не видеть большого».

Я не понял ее — или понял слишком хорошо. И разобиделся ужасно! Иногда так не хочется слышать, как дают вещам их настоящее имя — кажется, что тебе плюнули в самое заветное, в лучший уголок твоей души. Ну, это я сейчас так сложно говорю, а тогда я поступил куда проще: разревелся от незаслуженной обиды, бросил к ее ногам ее портфель и мешок с обувью и ушел…. И с такой вот злости схватил я нашу лестницу (Господи, они ведь при каждом доме были — на крышу лазить и снег чистить!), притащил ее к тому подвалу — а вечер только начинался, мы учились во вторую смену, — запустил внутрь и влез. Совсем просто.