Где властвует любовь

– Почему ты так себя ведешь? – яростно вопросила она. – Что такого ужасного я сделала? Оказалась умнее тебя? Вела тайную жизнь? Повеселилась за счет нашего хваленого общества?

– Пенелопа…

– Хватит, – отрезала она. – Ты уже достаточно сказал. Теперь моя очередь.

Колин так поразился, что послушно замолчал, недоверчиво уставившись на нее.

– Я горжусь тем, что сделала, – произнесла она дрожащим от волнения голосом. – И мне нет дела, что скажешь ты или кто-нибудь другой. Никто не отнимет этого у меня.

– Я и не пытаюсь…

– Мне не нужно, чтобы все знали правду, – сказала она, заглушив его слабый протест. – Но будь я проклята, если позволю Крессиде Тумбли, той самой особе, которая… – Теперь она дрожала всем телом, охваченная воспоминаниями, каждое из которых ранило.

Вот Крессида, известная своей грацией, спотыкается и проливает пунш на платье Пенелопы – единственное платье, которое ей позволили выбрать самой в тот первый сезон и которое не было желтым или оранжевым.

Вот Крессида умоляет молодых людей пригласить Пенелопу на танец – так громко и жалостливо, что Пенелопа готова умереть от унижения.

Вот Крессида во всеуслышание рассуждает о том, как она переживает из-за внешности Пенелопы. «Ах, это просто нездорово – столько весить в твоем возрасте», – причитает она.

Пенелопа так и не узнала, удавалось ли Крессиде скрыть злобное удовлетворение от очередной шпильки в ее адрес. Она выскакивала из комнаты, ослепленная слезами, слыша за спиной приглушенные смешки.

Крессида всегда точно знала, куда вонзить кинжал и как повернуть его в свежей ране. И не важно, что Элоиза оказывала Пенелопе всяческую поддержку, а леди Бриджертон делала все, чтобы укрепить ее уверенность в себе. Пенелопа не могла даже припомнить всех случаев, когда она засыпала в слезах из-за жестоких выходок Крессиды Купер Тумбли.

Слишком многое сошло с рук Крессиде в прошлом. И все потому, что у Пенелопы не хватало смелости постоять за себя. Но этого она ей не отдаст. Только не ее тайную жизнь, единственный уголок ее души, где она была сильной, гордой и бесстрашной.

Что ж, возможно, Пенелопа не умела защитить себя, но леди Уистлдаун – умеет!

– Пенелопа? – осторожно окликнул ее Колин.

Она тупо уставилась на него, не сразу вспомнив, что уже 1824 год, а не 1814-й, и она сидит в карете рядом с Колином, а не забилась в угол бального зала, прячась от Крессиды Купер.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил он.

Пенелопа кивнула, стараясь овладеть собой.

Колин открыл рот, собираясь что-то сказать, но передумал и после минутной паузы накрыл ее руку своей.

– Поговорим об этом позже, хорошо?

Пенелопа снова кивнула. Она хотела только одного: чтобы это ужасное утро закончилось – если бы не одна деталь, которую она не могла оставить без комментариев.

– Крессида не погибла, – тихо сказала она.

Колин в замешательстве повернулся к ней.

– Что?

Пенелопа слегка повысила голос.

– Крессида заявила, что она леди, Уистлдаун, однако ее репутация не пострадала.

– Потому что ей никто не поверил! – заявил Колин. И, особенно не задумываясь, добавил: – К тому же она… другая.

Пенелопа медленно повернулась к нему.

– Какая – другая? – поинтересовалась она.

Колин ощутил что-то похожее на панику. Он чувствовал, что выбрал неудачные слова. Как может одно короткое предложение причинить такой вред?

Другая.

Они оба знали, что это значит. Крессида популярна, красива. И достаточно нахальна, чтобы вынести последствия подобного признания.

А Пенелопа…

У нее нет ни апломба, ни связей, которые спасли бы ее от краха. Бриджертоны, конечно, окажут ей поддержку, но даже они не в состоянии предотвратить ее падение. С любым другим скандалом можно было бы справиться, но леди Уистлдаун в то или иное время задела чувства практически каждой значительной персоны на Британских островах. Когда все опомнятся от шока, на нее обрушится шквал возмущения.

Едва ли кто-нибудь станет восхищаться ее умом, остроумием и смелостью.

Нет, ее объявят злобной, мелочной и завистливой.

Колин хорошо знал светское общество. И догадывался, как поведут себя его собратья по классу. Аристократы способны на отдельные проявления великодушия, но как сообщество они склоны опускаться до самого низменного обывательского уровня.

– Понятно, – сказала Пенелопа в ответ на его молчание.

– Ничего тебе не понятно, – поспешно возразил он.

– Да нет, Колин, – сказала она с какой-то обреченностью в голосе, – все понятно. Просто я всегда надеялась, что это ты – другой.

Колин схватил ее за плечи и повернул к себе. Он ничего не сказал, устремив на нее вопросительный взгляд.

– Я думала, что ты веришь в меня, – сказала Пенелопа, – что ты способен видеть дальше заурядной внешности.

Ее лицо было таким знакомым. Он видел его тысячу раз и все же до недавнего времени не мог бы сказать, что знает его по-настоящему. Помнил ли он эту крохотную родинку чуть ниже ее левого уха? Замечал ли когда-нибудь теплое сияние ее кожи? Или золотистые искорки в ее карих глазах?

Как получилось, что он танцевал с ней столько раз и не заметил, что ее губы созданы для поцелуев?