Где твой дом?

— Ну, а как же, — ответил он, — загонять, и немедленно.

Это была пытка. Ведь они этих уток вынянчили, выходили, заботились о них, как о маленьких детках… И утки знали их, привыкли видеть от них только ласку, и корм, и защиту от всяких врагов — от бродящих по ночам кошек, от ворон и всяких неведомых зверей, грозящих им в ночные часы. А теперь сами, вместо того чтобы вступиться, гонят их куда-то, хватают за шеи, бросают…

— Эту не дам, не дам! — закричала вдруг Фаинка. — Куда хватаете такую хорошую? Я ее у коршуна отняла, не дам! Она крупная, на племя пойдет.

И, схватив свою любимую утку, выскочила из отсека и выкинула ее из окна на выгон.

— Беги, — крикнула она утке, захлопав в ладоши, — беги отсюда!

Девушки сочувственно переглянулись. Но Никанор Васильевич нахмурился.

— А вот это уже — детство. Пора взрослыми быть, пора трезво смотреть на вещи. Вы же знали, что они на мясо пойдут.

— А если бы мы их не любили… если бы не жалели… — у Руфы прерывался голос, — разве могли бы мы их так выходить?

— Уж слишком вы трезвый, как я погляжу, — ввязалась резкая Клаша Сухарева. — «Мясо, мясо»! Это вам — мясо. А нам — наши утки!

— Не понимаете вы ничего, — плача подтвердила Аня, — ничего-то, ничего не понимаете.

— А еще до седых волос дожили… — проворчала Катя.

Женя молчала. И только один раз выдала свои чувства. Поймав двух уток, она прижала их к груди, подержала так, уткнувшись в их белые шелковые перья. И потом отдала. Сжав дрожащие губы, она молча вылезла из отсека и ушла из птичника.

Машины приходили и уходили. Все утро над птичником стоял истошный утиный крик.

Наступил обеденный перерыв. Никанор Васильевич с последней машиной уехал в совхоз. Девушки знали, что сегодня домой сходить не придется, принесли обед с собой. Они уселись около птичника на сухой соломе, разложили все, что принесли, — хлеб, лепешки, яйца, бутылки с молоком. Тетя Наташа сунула два пирога с кашей и луком — Женя любила такие пироги. Но разложили еду, а есть не могли.

— Кто пирогов хочет? — сказала Женя. — Берите.

Катя отломила кусок, откусила.

Соблазнилась и Фаинка, взяла пирог, но тут же положила его обратно, уткнулась лицом в ладони и заплакала в голос:

— Уточки мои, уточки! Ой, мои уточки!

— Да ну вас, — проворчала Руфа и, оставив свой обед, встала и ушла на берег.

Женя сидела и молчала, обхватив руками колени. Наверно, никого и ничего любить нельзя. Даже утку. Надо быть глухой и немой, как вон та колода, что лежит под ветлами.

В эту печальную минуту, когда девушки сидели над своим нетронутым обедом и плакали, хлопнула калитка, перед ними появился Пожаров.

— Привет! Ну, как — сдаете?

— С вашей помощью, — язвительно ответила Клава.

— Что ж поделаешь, что ж поделаешь, — Пожаров развел руками, — не разорваться мне. Вы не одни у меня.

— А мы и не у вас вовсе, — оборвала его Аня, — мы у Никанора Васильича.

— Рад бы. Да вот Никанор-то Васильич и прислал меня сюда. У него голова разболелась, а Пожаров разрывайся.

— А мы и без вас можем, — насмешливо глядя на него припухшими от слез глазами, сказала Катя, — а то, чего доброго, разорветесь еще.

— Вы нам вот что скажите, — спросила Клава, — получим мы какую премию за своих уток или нет?

Женя не вмешивалась в разговор. Она слышала голоса, но смысл разговора не доходил до нее. Так вот шумят деревья, поют птицы, шуршат камыши… Тяжелые впечатления дня легли на ее душу. Арсеньев ушел из совхоза, перевелся на другую работу. Отец объявил ей, что он этого человека знать не хочет и на порог к себе не пустит. А она все равно любит Арсеньева и даже еще больше любит, чем прежде. И Арсеньев сказал, что, если она его любит, пусть идет к нему… А если она уйдет к нему — значит, надо порвать с отцом и с матерью, с родным домом…

Всю ночь она пролежала с одной этой мыслью. Что делать? Как поступить? Она не может отказаться от Арсеньева. Но и порвать с отцом не так-то легко. Ничего не говоря, она встала рано утром и пошла на птичник.

Она не плакала, но все ее существо словно оцепенело от горя. Она ловила своих уток за шеи и отдавала их.

На минутку Женя присела на скамейке возле птичника. Пожаров сел рядом.

— Вы тоже из-за уток страдаете? — обратился он к ней. — В конце концов, утки не главное в жизни,

— Да, — безучастно ответила Женя.

— Мне надо поговорить с вами, Женя. В последний раз.

— Да.

— Я вам все объясню. Вы поймете меня.

— Да.

Девчонки, переглянувшись, направились в сторонку.

— Я в последний раз обращаюсь к вашему здравому смыслу. Женя…

— Я буду утятницей.

— Ну хорошо, ну пожалуйста. Я не об этом сейчас. Я хочу сказать, что мы с вами не должны расставаться. Я понимаю — вам не импонирует мое положение. Конечно, что такое зоотехник, да еще младший? Но, Женя, даже великие люди не родятся сразу великими. Вы не ошибетесь, если выйдете за меня.

— Я не люблю вас.

Пожаров криво усмехнулся.