Где твой дом?

— Со смеху помереть можно, — согласилась бабушка Софья, наливая ему чаю, — особенно когда человеку без малого тридцать.

Арсеньев понял, что одним дождем сквозь луну никак не отделаешься. Бабушка ни о чем не спросит, но она будет ждать его рассказа о том, как прошел день и что было сегодня в клубе, и — непременно! — будет ждать, чтобы он рассказал о своей радости. По ее взгляду он уже знал, что бабушка эту радость подметила и скрыть от нее уже ничего нельзя.

Григорий поужинал, прошелся по кухне. Кухня у них была большая, чистая, теплая, это был самый жилой угол в их старом, слегка покосившемся доме.

Сегодня Григорий по-новому взглянул на потемневшие стены этой бревенчатой кухни, на большую русскую печь, на широкие половицы с темными щелями и чечевицами сучков… Как-то понравится все это Жене, когда она войдет сюда, захочет ли она остаться в бабушкиной избе? Ведь она привыкла, чтобы в ее окне светило солнце и чтобы розы цвели у террасы!

«Если любит — все понравится», — решил он.

Да и почему бы его дом мог ей не понравиться? Арсеньев прошел в горницу, где на окнах цвели герани, стояли книги на полках и вдоль половиц лежали веселые полосатые — желтые с голубым — дорожки. Может, его спальня покажется ей душной и тесной — узенькая комнатка за печкой, где стоит раскладушка с лампочкой у изголовья!

Да и бабушкин уголок не лучше: кровать под лоскутным одеялом да табуретка. Раньше еще висели над ее кроватью иконы. Григорий, как во сне, помнит тихое, дремотное сияние синей лампадки, озаряющей темный лик бога. А потом, когда отца убили на войне, а мать умерла от нервной горячки и, как говорили люди, от горя, бабушка тут же, при нем, сняла эту икону и расколола ее в щепки большим косарем, которым щиплют лучину…

Григорий ходил по избе — и слышал рядом шаги, легкие Женины шаги… Неужели это все-таки правда, что Женя войдет в его дом? Войдет и останется здесь. И где бы ни была она целый день, куда бы ни ходила, какие бы дела ни делала — вечером она непременно снова придет сюда… Григорию стало нечем дышать — так огромно было его счастье.

Бабушка Софья, убрав со стола, сидела, сложив руки, и следила за ним острыми, внимательными глазами. Она ждала.

Григорий подошел и сел против нее к столу.

— Бабушка, я решил жениться. Что ты скажешь на это?

У бабушки дрогнула нижняя губа, как перед плачем, но лицо осветилось радостью.

— Давно бы… Давно бы пора. Я уж и ждать перестала. Неужто, думаешь, легко на тебя глядеть, на бобыля?

Бабушка утерлась концом фартука и подняла на него влажные, сразу подобревшие глаза.

— Кого же?.. — спросила она, а в голосе ее слышалось: «Разглядел ли на этот раз, что за человек она? Не станется ли, как уже было?»

— Нет, бабушка, не бойся. Это совсем другой человек. Я с первого дня знаю ее, как тут живу. Это, бабушка, Женя Каштанова.

Бабушка глядела, словно не понимая, что он сказал.

— Да, да, Женя Каштанова! — торжествуя, повторил он. — Нашего директора дочь, бабушка.

У бабушки потемнело лицо.

— Что с тобой? Она тебе не нравится?

— Да пойдет ли? Барышня ведь она. И — слышала я — за Пожарова ее хотят.

— Мало ли что хотят. А она за меня хочет.

Но бабушка, сдвинув брови, покачала головой.

— А как с ним-то… с Каштановым-то ладить будешь? И сейчас друг друга на дух не принимаете.

— А мне не с ним жить, бабушка.

Долго горел огонь в эту ночь в доме Арсеньевых. Григорий думал и передумывал, как и где будут они жить с Женей. Если останется здесь — хорошо. А если не понравится — придется искать квартиру…

А бабушка Софья все тихонько сетовала:

— Мало ли девок в совхозе? И хорошие есть, и работящие. Так вот нет — Каштанову ему нужно. Уж и не молоденький, а разуму все нет.

Вдруг у бабушки Софьи появилась надежда:

— Гриша… А Гриш!

— Что, бабушка?

— А отдаст ее за тебя директор-то?

— А я и спрашивать не буду.

— Так, значит, не говорил с ним? Ну, тогда все это пока еще вилами на воде писано.

— Как это — вилами на воде? Мы с Женей решили. Чего ж еще? Сейчас не старое время, бабушка, чтобы жить по приказу отца.

— Так-то оно так, а все-таки — отец.

Бабушка немного успокоилась. Зато начал волноваться Григорий. Как это он так скоро и так просто все решил? Каштанов Жене действительно «все-таки отец». Как можно так полагаться на ее слово? Ей за него дома надо будет выдержать большую борьбу — выдержит ли? У Каштанова характер жесткий. А там еще и мать…

Григорию стало тяжело и тревожно. Все закачалось, заколебалось. Счастье, которое, казалось, уже вошло в его дом, вдруг обернулось миражем. Хоть бы утро скорее, чтобы увидеться с Женей и убедиться, что она по-прежнему любит и ждет, решение ее не изменилось.

«Да, надо как-то ладить с этим человеком, — внушал себе Григорий. — Надо помягче. Да и что мы за враги такие? Из-за чего нам враждовать? Кривая у него душа, это верно. Но ведь можно и по-хорошему объясниться, не обязательно с бранью! Я ведь тоже бываю не совсем прав… Спорю, требую. А он не привык».

И Григорий дал себе слово наладить отношения с Каштановым. Ну, если и слукавит иногда человек… Что ж! Все не святые.